Обезьяна на мачте - [31]
— Что-то порода какая-то невиданная? — неуверенно спросил кто-то из команды.
— Порода настоящая морская. Знаешь, где мы его подобрали? В воде. Не боится ни черта, прямо по воде шлепает. А голодный, как сатана.
Из камбуза принесли мисочку с борщом и начали туда крошить белый хлеб. Собачонка набросилась на еду, ела капусту, булку, а когда мисочку хотели отодвинуть, зарычала, угрожающе наморщив нос. Тогда кругом заговорили: «О-о, кажись, серьезная собачина!» Псенок наелся борща, огляделся, подошел к коку и потянул за шнурок его ботинка.
— Ты что же это делаешь, черт лопоухий! — с ожесточением закричал кок, не отодвигая ноги, польщенный, что щенок выбрал именно его ботинок.
Шнурок развязался, и собачонка под общий смех стала его тащить к себе, дергать и рычать…
Когда через час вспомнили, что надо решить судьбу щенка, вопрос как-то сам собой решился. Всем показалась дикой мысль, что щенка, который уже поел. развязал три пары шнурков и побывал у многих на руках, можно взять, да и выгнать с корабля. Только боцман, проходя мимо, отворачивался, делая вид, что ничего не замечает.
Рано утром на палубе затопотали бегущие ноги матросов, загрохотала лебедка. И заговорил спокойный голос капитана, точно чудом возникавший по радио то на корме, то на носу, в то время как сам капитан стоял не двигаясь на мостике. С берега отдали концы, и корабль самым малым ходом стал отваливать от каменной стены пирса, и тут из какого-то закоулка, позевывая и помахивая задранным вверх хвостиком, вылез щенок.
Белые кубики домов южного города и бетонный пирс уплывали назад, и все шире делалась полоса грязной портовой воды с апельсиновыми и банановыми корками, плавающими в радужных пятнах нефти. Капитан спустился по трапу с мостика и подождал боцмана, который поднимался с нижней палубы к нему навстречу.
— Оказывается, псёнка ребята достали, товарищ капитан, вон он гуляет, — неопределенно заметил боцман.
— Это я вижу, — сказал капитан.
— Это они заместо Клотика, — пояснил боцман.
Клотик был прежний корабельный пес, плававший на «Каме», отличавшийся глупостью, легкомыслием и любовью к рассеянному образу жизни, за что и поплатился, отбившись от своих на берегу в далеком иноземном порту.
— Главное, не сперли они его случайно где-нибудь?
— Ни в коем случае! — горячо заверил боцман. — На пустом берегу подобрали. Ребята говорят, по мелководью прогуливался, пузыри зубами ловил. Удивительное дело, соленой воды ни в коем случае не боится.
— Морской пес? — улыбнулся капитан.
— Точно. Ребята его уже прозвали Соленый.
Так у него появилось имя: Соленый.
Он быстро стал осваивать премудрость корабельной жизни. Матросов было много, человек сорок, но через несколько месяцев плавания он безошибочно отличал «своего» матроса от чужих людей на берегу, когда матросы брали его с собой на прогулку.
Он привык к качке в открытом море. Узнал все закоулки на корабле, которые могут интересовать собаку. Так, он знал дверь в машинное отделение, но дальше никогда не шел, потому что туда вел крутой трап, оттуда пахло железом и что-то неприятно шумело.
Он узнал, что в камбуз заходить воспрещается, но любил, добравшись до второй палубы, куда выходил стеклянный, почти всегда открытый люк из камбуза, заглядывать вниз, в глубокий провал, где на дне шипели кастрюли на плите и кок в белом колпаке орудовал большими ложками с длинными ручками. Когда кок поднимал голову, он часто видел свесившуюся сверху морду и принюхивающийся нос и грозил ему поварешкой.
Его редко гладили и брали на руки, с ним обращались по-товарищески: кормили, помогали, разговаривали, дружески трепали за уши, мыли под душем раз в неделю и расчесывали гребешком.
Он расхаживал во время качки, как матрос, вразвалку, то взбираясь на гору наклонившейся палубы, то осторожно спускаясь под гору. А если палубу начинало захлестывать волнами, он благоразумно уходил в коридор и из-за высокого порога поглядывал на то, что творится снаружи.
Через полгода он был уже дисциплинированным, толковым корабельным псом, безошибочно различавшим, когда люди на работе и когда отдыхают. Во время авралов он мгновенно удирал в безопасное место, чтобы ему не отдавили лапу или не задело каким-нибудь бегущим по палубе тросом, цепью или проносящимся по воздуху тюком.
Матросы любили его, одни больше, другие меньше, но все считали его своим. И он любил одних больше, других меньше, но со всеми был приветлив, потому что считал их всех «своими», начиная от сурового кока и официантки, которая его кормила, до боцмана и матроса Мартьянова, который подобрал его на берегу и мыл под душем.
Когда корабль покачивало, а палуба после уборки была залита водой, щенок ждал, пока корабль накренится на борт. Тогда вода сливалась на одну сторону и, задержанная закраиной борта, превращалась в большую лужу, из которой можно было удобно полакать. Пароход отваливался на другой борт, а Соленый стоял, не отрывая глаз от желоба, и ждал, когда вода опять вернется обратно. Матросы восхищались его сообразительностью и говорили, что Клотик никогда бы до этого не додумался…
Главное неудобство жизни собаки на корабле — это крутые, почти вертикальные железные трапы. То, что было ниже палубы, Соленого и не интересовало, но на открытую верхнюю палубу ему часто хотелось попасть, а туда вел крутой трап, по которому матросы взлетали бегом, но собаке было никак не вскарабкаться. Но вскоре все наладилось. Когда Соленому было нужно, он подбегал к трапу и останавливался, поджидая. И первый же проходивший мимо матрос подхватывал его одной рукой и, взбежав по трапу, пускал на верхнюю палубу. Таким же образом он путешествовал и вниз.
