Обезьяна и сущность - [38]

Доктор Пул вздрагивает и ускоряет шаг, словно человек, почувствовавший за спиной чье-то недоброжелательное присутствие. Потом вдруг останавливается и снова оглядывается.

Рассказчик

В городе, вмещающем два с половиной миллиона скелетов, присутствие нескольких тысяч живых людей едва заметно. Ничто не шелохнется. Полная тишина среди этих уютных буржуазных развалин кажется нарочитой и даже несколько заговорщицкой.

Доктор Пул, пульс которого участился от надежды и страха перед разочарованием, сворачивает с улицы и идет по дорожке, ведущей к гаражу № 1993. Двери его открыты и болтаются на ржавых петлях. Доктор Пул входит в затхлый полумрак. Пробивающийся через дырочку в западной стене гаража тонкий карандашный луч закатного солнца падает на левое переднее колесо четырехдверного седана «Шевроле супер де люкс» и лежащие рядом на земле два черепа – один взрослый, другой, очевидно, детский. Ботаник открывает единственную незаклиненную дверцу машины и вглядывается в царящую внутри тьму.

– Лула!

Он залезает в машину, садится рядом с девушкой на заднее сиденье с разодранной обивкой и берет ее руку в свои ладони.

– Милая!

Лула молча смотрит на него. В глазах у нее выражение, граничащее с ужасом.

– Значит, тебе все же удалось улизнуть?

– Флосси что-то подозревает.

– Да черт с ней, с этой Флосси! – отвечает доктор Пул тоном, который, по его мнению, должен звучать беззаботно и успокоительно.

– Она задает всякие вопросы, – продолжает Лула. – Я сказала ей, что иду поискать иголки и ножи.

– А нашла только меня.

Он нежно улыбается и подносит ее руку к губам, но Лула качает головой:

– Алфи, прошу тебя!

В ее голосе звучит мольба. Так и не поцеловав, доктор Пул отпускает ее руку.

– И все же ты меня любишь, правда?

Глазами, широко открытыми от испуга и замешательства, она смотрит на него, потом отворачивается.

– Не знаю, Алфи, не знаю.

– А вот я знаю, – решительно говорит доктор Пул. – Знаю, что люблю тебя. Знаю, что хочу быть с тобой. Всегда. Пока смерть нас не разлучит, – добавляет он со всем пылом застенчивого сексуалиста, внезапно принявшего сторону реальности и моногамии.

Лула снова качает головой:

– Я знаю только, что не должна быть здесь.

– Что за чушь!

– Нет, не чушь. Я сейчас не должна быть здесь. И в другие разы не должна была приходить. Это против закона. Это в разлад со всем, что думают люди. Он этого не позволяет, – после секундной паузы добавляет она. На лице у нее появляется выражение крайнего отчаяния. – Но почему ж тогда Он создал меня такой, что я так отношусь к тебе? Почему Он создал меня наподобие этих… этих… – Она не в силах произнести мерзкое слово. – Я знала одного из них, – тихо продолжает она. – Он был милый, почти как ты. А потом они убили его.

– Что толку думать о других? – говорит доктор Пул. – Лучше подумаем о нас. Подумаем, как счастливы мы могли бы быть – и были – два месяца назад. Помнишь? Лунный свет… А каким темным был мрак! «Душа же источает дух лесной и дикий…»

– Но тогда мы не поступали дурно.

– И сейчас не поступаем.

– Нет, сейчас совсем не то.

– То же самое, – настаивает доктор Пул. – Я не чувствую никакой разницы. И ты тоже.

– Я чувствую, – возражает Лула не слишком громко и потому без убежденности.

– Нет, не чувствуешь.

– Чувствую.

– Нет. Ты только что сама сказала. Ты не такая, как остальные, слава Богу!

– Алфи!

Чтобы загладить вину, она делает рожки.

– Их превратили в животных, – продолжает он. – А тебя нет. Ты нормальный человек с нормальными человеческими чувствами.

– Нет.

– Да, не спорь.

– Это неправда, – стонет Лула, – неправда.

Она закрывает лицо руками и начинает плакать.

– Он убьет меня, – рыдает она.

– Кто убьет?

Лула поднимает голову и с опаской смотрит через плечо, в заднее стекло машины.

– Он. Он знает все, что мы делаем, все, даже то, что мы только думаем или чувствуем.

– Может, и знает, – говорит доктор Пул, чьи либерально-протестантские воззрения на Дьявола за последние недели существенно изменились. – Но если мы чувствуем, и думаем, и делаем правильно, Он нас не тронет.

– Но как это – правильно? – спрашивает Лула.

Несколько секунд он молча улыбается.

– Здесь и сейчас правильно вот что, – говорит наконец доктор Пул и, обняв Лулу за плечи, притягивает ее к себе.

– Нет, Алфи, нет!

Охваченная паникой, она пытается высвободиться, но он крепко держит ее.

– Вот это – правильно, – повторяет он. – Быть может, это правильно не всегда и не везде. Но здесь и сейчас – наверняка.

Он говорит сильно и очень убежденно. Еще никогда за всю его изменчивую и противоречивую жизнь ему не доводилось мыслить столь ясно и действовать столь решительно.

Лула внезапно уступает:

– Алфи, ты уверен, что это правильно? Совершенно уверен?

– Совершенно, – отвечает он с высоты нового для него чувства самоутверждения и с нежностью гладит ее волосы.

– «Так, смертная, – шепчет он, – она стоит, являя собой любовь, свет, жизнь и божество. Она – весны и утра воплощенье, она – младой апрель».

– Еще, – шепчет Лула.

Глаза ее закрыты, на лице выражение сверхъестественной безмятежности, какая бывает порой на лицах у мертвых.

Доктор Пул начинает опять:

Мы станем говорить, и дум напев,