Обещание страсти - [64]

— Ты считаешь, что под угрозой мое досрочное освобождение, или имеешь в виду другую опасность?

— И то и другое.

Он считал, что Кизия должна знать, и потому ответил — более или менее честно:

— Никакая реальная опасность мне не угрожает, малыш. Замешано несколько обозленных человек, и среди них — один мерзавец, с которым мне не хотелось бы иметь никаких дел. Те, что освободили меня под честное слово, пока не собираются что-либо предпринимать. А потом они поостынут. Ну а горячие головы, участвовавшие в бунте, побоятся даже пикнуть. Нет, опасность мне не грозит.

— Но ведь может, так? — Было мучительно думать о такой возможности, признавать угрозу… допускать ее. С самого начала ей это было известно. Но сейчас она любит этого человека. Ей не хочется, чтобы он был неугомонным возмутителем заключенных. Она предпочитает, чтобы он вел спокойную жизнь.

— О чем ты думаешь? Ты уже с минуту витаешь где-то за тысячи миль отсюда. Ты даже не слышала, что я ответил на твой вопрос.

— А что ты ответил?

— А то, что опасность подстерегает нас даже при переходе через улицу, поэтому не следует быть параноиком. Ты тоже можешь оказаться в опасности. Тебя могут похитить и запросить большой выкуп. Ну и что? Стоит ли из-за этого сходить с ума? Я здесь, рядом с тобой, прекрасно себя чувствую и люблю тебя. Это все, что тебе следует знать. О чем думаешь сейчас?

— О том, что лучше бы тебе быть биржевым брокером или страховым агентом. — Она улыбнулась, а он попытался отшутиться:

— О, малыш, ты набрала не тот номер!

— Хорошо. Значит, я сумасшедшая. — Она в смущении пожала плечами, но тут же посерьезнела. — Люк, почему ты продолжаешь участвовать в этих событиях? Разве без тебя нельзя? Ты уже не в тюрьме. Все это может обойтись нам слишком дорого.

— Хорошо, я скажу тебе почему. Потому, что некоторые из тех ребят, что за решеткой, зарабатывают всего лишь по три цента в час. Изнурительная работа в условиях, в каких ты не позволила бы жить даже своей собаке. А ведь у них есть семьи, жены, дети, как и у других людей в этом мире. Эти семьи живут на социальную помощь. Но она им не понадобится, если те, кто за решеткой, начнут получать приличную зарплату. Не высокую, а всего лишь справедливую. А почему бы им не откладывать лишние деньги? Они в них нуждаются, как и мы с тобой. Они зарабатывают себе на хлеб. Они вкалывают. Вот почему мы организуем их выступления. Система, какой мы пользуемся при их организации, может быть внедрена в любой тюрьме. Как в здешней, например. То же самое, но с небольшими изменениями мы собираемся сделать в Фольсоме. Возможно, на следующей неделе… — Увидев выражение ее лица, он отрицательно покачал головой. — Нет, они во мне не нуждаются, Кизия. Свою работу я сделал здесь.

— Но почему, черт возьми, ты должен все это делать? — Ее голос прозвучал сердито, и это удивило его.

— Почему нет?

— Прежде всего — твое освобождение. Если ты освобожден условно, значит, ты все еще «принадлежишь» государству. Тебя приговорили от пяти до пожизненного, не так ли?

— Да, так.

— Значит, формально твоя жизнь принадлежит им. Правильно?

— Нет, неправильно. Только на следующие два с половиной года, когда истечет условность моего срока. У меня такое впечатление, что ты кое-что прочитала по данному предмету. — Он закурил очередную сигару, стараясь не смотреть ей в глаза.

— Да, прочитала. Ты и не пытайся говорить мне про два с половиной года. Они могут аннулировать твое освобождение в любой момент, когда посчитают нужным, и тогда ты опять попадешь к ним пожизненно или в лучшем случае лет на пять.

— Но, Кизия… почему они захотят сделать это? — Он притворился, что не понимает.

— О, Бога ради. Люк. Не будь наивным. Или все это ради меня? Или ради агитации в тюрьмах? Ты нарушаешь соглашение о твоем условном освобождении. Не мне говорить тебе об этом. Я не такая глупая, как ты думаешь. — Она прочитала больше, чем он мог себе представить. И с ней было нелегко спорить. Она права.

— Кизия, я никогда не считал тебя дурочкой. — Его голос звучал покорно. — Но и я не глуп. Я говорил тебе, им не удастся пришить мне эти волнения.

— Как ты можешь? А что, если один из тех, с кем ты делаешь эту работу, проговорится? Что тогда? А что, если какому-то подонку это все надоест и он просто убьет тебя? Кто-нибудь из «радикалов», как ты их называешь.

— Вот тогда и будем волноваться. Тогда. А не сейчас.

Какое-то время она молчала, в глазах накапливались слезы.

— Извини, Лукас. Ничего не могу с этим поделать. Меня это беспокоит. — Она знала, что есть все причины для тревоги. Лукас не собирался кончать со своими делами в тюрьмах, и поэтому над ним продолжала витать опасность. Оба они об этом знали.

— Ну, не надо, малышка. Давай забудем все и пойдем поедим. — Он поцеловал ее в глаза, в губы, притянул к себе обеими руками. Пора прекратить этот тяжелый разговор. Напряженность между ними постепенно спадала, но слезы все еще сверкали в ее глазах. Кизия была уверена, что ведет проигранную битву, если думает отвратить его от того, чем он сейчас занимается. Лукас был прирожденным игроком. Она лишь молилась, чтобы он не оказался в проигрыше.