Обещание страсти - [40]

— Она тоже была богата?

— Очень. Правда, не как отец. Она состояла в прямом родстве с королевой. Смешно, правда? — Кизия с горечью отвернулась.

— Не знаю, смешно ли. По крайней мере пока.

— Ты прав. Мой отец был очень богатым и могущественным. Ему завидовали, его ненавидели, а изредка любили. Он позволял себе дикие выходки, много путешествовал, короче, всегда делал что хотел. А мама, мне кажется, была одинока. За ней постоянно следили, о ней писали, сплетничали, не давали покоя. Когда она бывала на приемах, пресса взахлеб расписывала ее наряды. Если в отсутствие отца она позволяла себе протанцевать с кем-нибудь из старых друзей на благотворительном балу, это сразу же попадало в газеты как крупное событие. Матери казалось, что за ней охотятся. В этом смысле американцы очень жестоки. — Голос Кизии угас.

— Разве только американцы? Она покачала головой.

— Конечно, нет. Все такие. Но здесь все так откровенно. Здесь они настырнее, свободнее в своих действиях. Может, мама оказалась слишком хрупким созданием. И одиноким. Она всегда выглядела так, будто не совсем понимала, за что ей эта травля.

— Она бросила отца? — Лукас начал проявлять интерес. Неподдельный. Он проникся сочувствием к этой женщине, матери Кизии. Хрупкой британской дворянке.

— Нет, она влюбилась в моего репетитора.

— Ты шутишь? — Он выглядел обескураженным.

— Ни капельки.

— И это сильно повлияло на вашу жизнь?

— Думаю, да. Это убило ее.

— Так сразу?

— Нет… Кто знает? Отцу стало известно, и от молодого человека избавились. Думаю, это ее доконало. Она предана — и приговорила себя к смерти. Пила все больше, ела все меньше и, наконец, получила то, к чему стремилаеь. Отошла.

— Ты знала? Я имею в виду — о репетиторе.

— Нет. Тогда нет. Эдвард, мой опекун, рассказал мне всю историю позже. Чтобы быть уверенным, что «грехи матери никогда не пристанут к дочери».

— Почему ты называешь это «предательством»? Потому что она обманула твоего отца?

— Нет, это было бы простительно. Проблема в том, что, влюбившись и вступив в интимные отношения с «простолюдином», она изменила своему происхождению, своему наследию, своему классу, своей породе. — Кизия попыталась рассмеяться, но из этого ничего не вышло.

— И это грех? — спросил он с удивлением.

— Это, мой дорогой, самый тяжкий грех! Ты не имеешь права заводить шашни с представителями низших классов. Главным образом это касается женщин моего уровня. С мужчинами все обстоит по-другому.

— Им дозволено проникать в «низшие классы»? — Конечно. Джентльмены путаются со служанками сотни лет. Но леди, хозяйке дома, не положено ложиться под шофера.

— Понимаю. — Он попытался изобразить смущение, но неудачно.

— Вот и отлично. А моя мать не понимала этою. И совершила еще большее преступление. Она влюбилась в него. Она даже хотела с ним сбежать.

— А как же, черт возьми, твой отец узнал об этом? Он что, шпионил за ней?

— Разумеется, нет. Он ни о чем не догадывался и ее не подозревал. До тех пор, пока Джин-Луис сам не рассказал ему обо всем. И потребовал от отца пятьдесят тысяч долларов, чтобы предотвратить публичный скандал. Это, в общем-то, немного, учитывая все обстоятельства. Отец дал ему двадцать пять и устроил так, что того выдворили из страны.

— И все это тебе рассказал опекун? — Лукас, казалось, не одобрял этого.

— Конечно, ведь это своего рода страховка. Чтобы удержать меня в колее.

— Действительно?

— В некотором смысле.

— Почему?

— Потому что в царстве кривых зеркал я обречена. В каком-то смысле все развивается по схеме — вы «прокляты, если совершили это, и прокляты, если не совершили». Мне кажется, если бы я жила предначертанной мне жизнью, я бы возненавидела ее и, подобно матери, спилась. Такой же конец ждет меня и в случае измены своему «наследию». Предателя предают: мать влюбилась в проходимца, который шантажировал ее мужа. Прелестно, не так ли?

— Нет, это патетика. Ты действительно веришь в эту чепуху о предательстве? Она кивнула.

— Я должна. Должна верить. Я знаю немало историй, подобных этой. Я… В каком-то роде это случилось и со мной. Когда люди узнают, кем в действительности является тот или иной человек, они начинают относиться к нему по-другому, Лукас. Он для них больше не личность. Он — легенда, вызов, вещь, которую им хочется заиметь. И только он сам в состоянии понять, что происходит.

— Ты хочешь сказать, что они понимают тебя? — Он был поражен.

— Нет. И в этом вся трагедия. Со мной ничто не срабатывает. Я неудачница. Не могу стать тем, кем мне суждено быть. Не могу иметь то, что, хочу… И ужасно всего боюсь. О, Лукас, я не знаю, черт возьми… — Она словно потеряла рассудок, бессознательно вертя коробку спичек между пальцами.

— Что случилось с твоим отцом?

— Попал в автомобильную катастрофу, и вовсе не потому, что переживал из-за матери. Он перебрал немало женщин после ее смерти. И все же, мне кажется, о маме он тосковал. Испытывал горечь. И, видимо, уже ни во что не верил. Запил. Вел машину слишком быстро. И разбился. Все просто.

— Нет, сложно. Судя по рассказу, «предательство», как ты это называешь, твоего «наследия», твоего мира — путь к самоубийству, смерти, аварии, шантажу, сердечному приступу. Но куда могут завести такие правила? Что произойдет, если ты будешь играть честно, Кизия, и никогда, как выразилась, «не изменишь своему классу»? Что произойдет, если ты будешь следовать их правилам?.. Я имею в виду тебя, Кизия. Как это отразится на тебе?