Обеднённый уран - [12]

Ладно, подожду.

…проснулся в ужасе, было темно, ничего не разобрать. Во сне видел что-то невообразимо отвратительное, и оно гналось за ним. Еле убежал, спрятался, но не успел отдышаться, как оно опять вывернулось из-за угла…

Робко потянулся руками, нащупал что-то мягкое, но что?.. Готов был закричать уже, и тут в темноте зашипело, проскочила яркая вонючая искра и возникло пламя. Тогда в его приторном оранжевом свете появилось страшное морщинистое лицо. Женщина, жестко прищурившись, вглядывалась в темноту — и вдруг улыбнулась. Лицо её мгновенно изменилось, просветлело. Он узнал бабушку.

— Ба-а!.. — протянул руки, обнял её, склонившуюся над ним, заплакал, как трехлетний малыш.

— Ну что, что, маленький? Не бойся, всё хорошо. Темно было? А я вот занавеску уберу.

Тогда, успокаиваясь, он вспомнил всё: приехали вчера в деревню, родители решили оставить его тут на неделю. Взрослые до вечера гуляли, пировали. Отец и дядя напились, дедушка стал играть на гармошке, и все вместе они начали жутко кричать непонятные песни. Мама с тётей ходили по соседям, мама со всеми здоровалась и разговаривала — давно не была. А они с сестрой и бабушкой долго-долго читали сказки из большой тёмной книги, а потом его отправили спать на печку… Как уснул, он совсем не помнил.

— Родители-то уехали уж, на утреннем автобусе. Так что привыкай без них. Вытри слёзы-то.

— А где Тоня?

— На улице, корову пошла выгнать. Ты вот что, вставай-ка. Время уж. Позавтракаем, поедем на ферму.

Он послушно стал слезать с печки (как высоко!) Пол был неожиданно холодный, почти ледяной. Огромные гладкие тесины впитали ночную свежесть и не спешили нагреться рано поутру. Несколько раз брезгливо переступив босыми ногами, он решился — и влез в большие валенки, стоявшие тут же, рядом. Валенки были ему чуть не по пояс. Он топнул и даже не услышал звука.

Деревянный стол с клеёнчатой скатертью, прорезанной в одном месте ножом. Огромный сундук, накрытый холстиной. На стене — полки с не виданной им раньше посудой. Висели там и часы, они мерно отстукивали неторопливое время. К длинным цепочкам были привязаны две железные гири в виде еловых шишек. Бабушка, проследив за его взглядом, ухватилась за одну из шишек и резко потянула её вниз. Раздалось громкое механическое лязганье.

— Сейчас молока принесу, — сказала бабушка и вышла в сени.

А он продолжал осматриваться. Он не знал, как называется большинство предметов, и все они были для него загадкой. Печь, с которой только что слез, выглядела необъятной. Она была выложена белой плиткой с цветными узорами по краям. От печи шло ровное, дружеское тепло. Тронув чугунную заслонку, он с шипением отдёрнул руку — горячо! На пальцах осталась сажа.

В доме пахло чем-то кисловатым, но запах этот не раздражал.

На улице сонный петух хрипло откашлялся, захлопал растрёпанными крыльями. В потное окошко струился неяркий свет. Было ещё прохладно.

Бабушки давно нет. Нет дедушки и дяди. Тонька вышла замуж, родила. Живёт в этом же самом доме. Муж-пьяница сбивает её с панталыку. Тётка Нюра, ближайшая родня, взяла над ней шефство, но это что мёртвому припарки. Другая семья, другие люди. Всё другое. И ничего как будто не было. есть только вот это странное «сейчас», похмельное и с нечистым запахом, на которое я даже и обижаться не могу.

Отгоняю печальные мысли. Не для того приехал.

Бабушка вошла, неся в руках подойник. Он заглянул туда. Молоко было желтовато-пенным, с кусочками какого-то мелкого мусора и травы.

— Сейчас процежу, и попьёшь настоящего, деревенского. Ты его, поди, и не пробовал.

— Нет, я почти каждый день пью молоко, — гордо сказал он.

— Магазинное?

— А какое же?

— А такое, — сказала бабушка.

Она покрыла марлей другое ведро и стала переливать молоко. Густая жидкость пенилась и брызгалась, как живая. Раздавалось лёгкое шипение пузырьков и стон наполняемого ведра.

На марле, когда всё молоко было перелито, осталось немного мусора. Бабушка отжала марлю и бросила её в подойник.

Теперь она начала разливать молоко по крынкам (вот как называлась та посуда, что стояла на полках и которой он раньше не знал!) Наполнив три крынки доверху, остальное бабушка слила в бидон и добавила немного воды.

— А это в колхоз, — небрежно сказала она и махнула рукой, словно говорила о пропащем. — Ну иди, пробуй. Вот прямо из крынки. Только держи крепче, не урони.

Он подошёл, с трудом взял обеими руками крынку со стола и поднёс ко рту…

Да, это было очень вкусно. Но это было не молоко.

— Так это же не молоко, — сказал он.

Бабушка всполошилась от его неожиданных слов.

— Вот тебе и на. Не молоко! А что же? Это и есть настоящее молоко. А ваше-от магазинное — чистая вода. Пей.

Он ещё раз отпил из кринки. Да, ничего вкуснее пробовать ему не приходилось. Это было даже лучше лимонада «Дюшес».

— Ну как?

— Вкусно.

— То-то же. Ишь, не молоко ему…

— А вы пили лимонад «Дюшес»? Я его пью почти каждые выходные. Папа мне покупает. Тоже вкусно.

Бабушка смущённо усмехнулась и велела поставить крынку на место.

— Ещё хочу.

— Больше нельзя тебе, ты пока непривычный. Вечером попьёшь, а сейчас давай цыплят кормить. Тонька, ты где?