Об ораторе - [92]

60. (224) Но главную роль в удачном исполнении играет все–таки голос. Все мы должны прежде всего стремиться иметь голос получше, а затем — оберегать и тот, какой у нас есть. Каким образом это делается — совершенно не имеет касательства теперешних наших наставлений; но что о нем надо всемерно заботиться, это ясно. А зато уж прямо касается нашей беседы другое — то, что в большинстве случаев самое полезное, как я уже говорил[619], почему–то оказывается и самым уместным. Ибо для обладания голосом ничего нет полезней частой перемены тона и ничего нет губительнее постоянного неослабного напряжения. (225) И что же? Что приятнее слуху и лучше для привлекательности исполнения, чем чередование, разнообразие и перемена голоса? Поэтому тот же Гракх, — как ты, Катул, может быть слыхал от твоего клиента, ученого Лициния, бывшего у Гракха доверенным рабом, — имел обыкновение, выступая перед народом, скрытно ставить за собой опытного человека с дудочкой из слоновой кости, чтобы тот сейчас же подавал ему на ней нужный звук, указывая, когда надо усилить, а когда ослабить голос.

—Правда, правда, — сказал Катул, — я об этом слышал и не раз восхищался как усердием, так и учеными знаниями этого человека.

(226) — Я тоже, — сказал Красс, — и тем более жалею, что такие мужи у нас оказались столь пагубны государству; а ведь у нас и теперь ткут ту же ткань и разжигают в государстве тот же образ мыслей и передают его последующим поколениям. Как видно, граждане, которые для наших отцов были нетерпимы, для нас теперь желанны!

—Брось ты, пожалуйста, Красс, об этом говорить, — сказал Юлий, — и расскажи–ка еще о дудке Гракха, смысла которой я все никак не пойму как следует.

61. (227) — У всякого голоса, — сказал Красс, — есть свой средний звук, но у разных людей он разный. Если, начиная с него, постепенно повышать голос, то это будет и приятно, ибо начинать сразу с крика — грубовато, и вместе с тем полезно, ибо голос от этого крепнет. Но у такого повышения есть предел, не доходящий, однако, до пронзительного крика; его–то дудка и не позволит тебе перейти и удержит тебя от чрезмерного напряжения. И напротив, есть и самый низкий предел ослабления голоса, до которого звук спускается словно по ступеням. Это разнообразие, этот разбег голоса по всем звукам и его сбережет и исполнению придаст привлекательность. Но дудочника вы можете оставить и дома, а с собой на форум взять только выработанный этим упражнением слух.

Заключение (228–230)

Вот я и рассказал вам все, что мог: не так, как бы мне хотелось, но так, как принудил меня недостаток времени. Ведь это очень удобно — взвалить вину на время, раз уж ни на что больше свалить ее не можешь.

—Зачем же? — сказал Катул. — Насколько я могу судить, ты подобрал все так превосходно, что впору сказать, будто не ты научился этому у греков, но сам можешь их этому поучить. Что до меня, то я счастлив был принять участие в твоем собеседовании; жаль только, не было с нами моего зятя и твоего друга Гортензия, потому что он–то, я уверен, достигнет вершины всех тех совершенств, какие ты охватил в своей речи.

(229) — Достигнет, ты говоришь? — сказал на это Красс. — Да я убежден, что он их уже достиг, и был в этом убежден еще тогда, когда он в мое консульство выступал в сенате защитником Африки[620], а еще того больше — в недавнее время, когда он говорил в защиту царя Вифинии. Поэтому ты совершенно прав, Катул; я тоже думаю, что у этого молодого человека нет недостатка ни в даровании, ни в образовании. (230) Ну, что ж? Тем более надо усердно и неусыпно трудиться тебе, Котта, и тебе, Сульпиций: не рядовой какой–нибудь оратор прорастает, так сказать, на вашем поколении, но такой, который наделен и острейшим умом, и пылким рвением, и отменным образованием, и редкостной памятью. И хотя я желаю ему добра, но пусть он будет выше всех только в своем собственном поколении, а чтобы он, еще такой молодой, опередил вас, это вряд ли для вас почетно.

Ну а теперь, — заключил он, — давайте встанем, подкрепимся и беззаботно отдохнем, наконец, от этого напряженного нашего обсуждения.