Об ораторе - [18]

—Будто бы? — возразил Сцевола. — Если ты думаешь, что в моем возрасте уже не стоит слушать о вещах, столь избитых и пошлых, то дает ли это нам право пренебрегать другими вещами, которые ты сам считаешь необходимыми для оратора, — каковы, например, учение о природе человека, о характерах, о средствах возбуждения и успокоения умов, история, древние обычаи, искусство управления государством и, наконец, само наше гражданское право[117]? Я знал, что все эти знания и сведения входят в круг твоей учености, но мне никогда не приходилось видеть таких богатых средств на вооружении у оратора.

Право: его важность (166–172)

 — А как же иначе? — воскликнул Красс. — Обращусь хотя бы прямо к твоему гражданскому праву, оставляя в стороне другие предметы без числа и счета. Да разве ты можешь признавать за ораторов таких болтунов, как те, которых Сцевола[118] со смехом и с досадой должен был терпеливо выслушивать в течение многих часов, вместо того, чтобы пойти поиграть в мяч? Я говорю о том, как Гипсей громогласно и многословно добивался у претора Марка Красса ничего иного, как позволения погубить дело своего клиента, а Гней Октавий, бывший консул, в не менее долгой речи старался не допустить, чтобы противник проиграл дело и собственной глупостью избавил его подзащитного от позорного и хлопотливого суда по делу об опеке.

(167) — Помню, — отвечал Сцевола, — Муций мне об этом рассказывал. Конечно, таких молодцов не то что называть ораторами, а и на форум пускать нельзя!

—А между тем, — сказал Красс, — адвокатам этим не хватало не красноречия, не обилия средств, не ораторской образованности, а попросту знакомства с гражданским правом, так как один в своем иске потребовал большего, чем позволяют XII таблиц, и если бы добился своего, то проиграл бы дело; а другой считал неправильным, что с него ищут больше положенного, и не понимал, что если противник вчинит иск таким образом, то сам же проиграет процесс. 37. (168) Да зачем далеко ходить? Разве не то же было на этих днях, когда я сидел на трибунале городского претора Кв. Помпея[119], с которым мы приятели? Один из наших краснобаев требовал в интересах должника, против которого был предъявлен иск, чтобы в акте была сделана издавна принятая оговорка «какой сумме вышел срок», и не понимал, что оговорка эта преследует интересы не должника, а заимодавца; именно, если бы должник, уклоняясь, доказал судье, что иск был предъявлен ему раньше срока, то заимодавец мог бы потом предъявить иск вторично, и ему нельзя уже было отказать, сославшись, что это дело уже разбиралось. (169) Итак, что можно счесть или назвать позорнее того, что человек, принявший на себя роль защитника друзей в разногласиях и тяжбах, помощника страждущих, целителя недужных, спасителя поверженных, этот–то человек в самых пустых и ничтожных вопросах впадает в такие ошибки, что одни находят его жалким, а другие смешным? (170) Я всегда с величайшей похвалой вспоминаю, что сказал мой родственник Публий Красс, прозванный Богатым[120], человек большого ума и вкуса. Он не раз повторял брату своему Публию Сцеволе, что тот никогда не сможет преуспеть в своем гражданском праве, если не дополнит его красноречием (что и сделал, между прочим, его сын, мой бывший товарищ по консульству), и что он сам начал браться и вести тяжбы своих друзей не прежде, чем выучил право. (171) А что уж и говорить о знаменитом Марке Катоне? Красноречие в нем было такое, выше которого в то время в нашем отечестве ничего быть не могло, и вместе с тем разве не был он величайшим знатоком гражданского права?

Говоря об этом предмете, я все время выражаюсь с некоторой сдержанностью, потому что здесь присутствует поистине великий оратор, которым я восхищаюсь, как никем другим, но этот оратор всегда относился к гражданскому праву без всякого уважения. (172) Однако я ведь излагаю вам по вашему желанию лишь мои собственные взгляды и понятия, поэтому я не буду скрывать от вас ничего и, по мере сил, расскажу вам во всех подробностях, что я об этом думаю. 38. Для Антония мы сделаем исключение: благодаря небывалой, невероятной, божественной силе своего дарования, он и без знания права сумеет устоять и защитить себя — у него–то умственных средств на это хватит. Но вот всем остальным я без малейшего колебания готов вынести обвинительный приговор: во–первых, за леность, во–вторых, за бесстыдство.

Незнание права — бесстыдство (173–184)

Ведь и в самом деле, разве это не наглейшее бесстыдство — метаться по форуму, торчать при разбирательствах и на преторских трибуналах, ввязываться в тяжбы перед выделенными судьями по особо важным делам, где часто спор идет не о факте, но о нравственной и юридической справедливости[121], постоянно возиться с центумвиральными тяжбами[122], в которых разбираются узаконения о давности, об опеках, о родстве родовом и кровном, о намывных берегах и островах, об обязательствах, о сделках, о стенах, о пользовании светом, о капели, о действительных и недействительных завещаниях и о множестве других тому подобных вопросов, и при этом не иметь никакого понятия даже о том, что значит свое, что — чужое, наконец, на каком основании считается человек гражданином или иностранцем, рабом или свободным! (174) До чего смешон хвастун, который признается, что не умеет править малыми ладьями, и в то же время похваляется, будто может водить пятипалубные или даже еще более крупные корабли! Ты позволяешь себя обмануть в частном кружке при пустом уговоре с противником, скрепляешь печатью обязательство своего клиента, в котором таится для него ловушка, — и чтоб я после этого счел возможным доверить тебе сколько–нибудь важное дело! Право, скорее тот, кто того и гляди опрокинет лодчонку в гавани, управится с кораблем Аргонавтов в Эвксинском море. (175) Ну, а если к тому же дела случатся не ничтожные, а сплошь и рядом очень важные, где спор идет о вопросах гражданского права, — что за бесстыжие глаза должны быть у того защитника, который осмеливается приступать к таким делам без малейшего знания о праве? Спрашивается: какая могла случиться тяжба важнее, чем дело того воина