Об истерии - [29]

Рассмотрим этого человека таким, как он пришел на лечебный пункт. Долго и с большим усердием та­скался он повсюду со своим расстройством походки; и когда пришел приказ о явке для лечения, он разо­брался, несомненно, во всех за и против. Он знал, что, благодаря терапевтическому успеху, он потеряет свою пенсию. Но, с другой стороны, его должна была при­влекать перспектива вернуться после этого уже не калекой, но молодым, здоровым человеком с хорошим и естественным наружным видом, – вернуться к своей работе и удовольствиям. В этом соперничестве мотивов перевес оказался на стороне его здорового чувства; и вот случилось так, что он пришел – что касается поверхности его души – с твердым намерением добровольно дать себя излечить. Это намерение сказывалось в выражении его лица, в тоне его голоса; в беседе с врачом он допускал воздействие на себя и подкрепление разумными доводами и доказательствами. Одним сло­вом, его поведение вполне отвечало нормальной целевой воле, возникшей из мотивов.

Совсем в ином роде оказался второй волевой ком­понент, поскольку он проявился во время сцены лечения. Эта воля производит по отношению ко всей личности впечатление инородного тела. Она слепа, без воспоми­нания о своем прошлом, без просвета в свое будущее; она сократилась до размера точки, уменьшилась до актуальной секунды: характер ее реакций определяется ничем иным, как впечатлением именно этой секунды, совершенно безразлично, противоречит ли она предыдущей или последующей. На нее невозможно воздействовать убеждением, упражнением или разумными до­водами; они ее даже не задевают, их не слышно, они для нее пустое место. Зато воздействуют совсем дру­гие вещи: короткая громкая команда, например, или внезапный удар, боль, следовательно, элементарные психические раздражения или агенты наполовину пси­хические, обладающие еще сильным чувственным компонентом (напр., акустическим или болевым), и стоя­щие, таким образом, на границе между настойчивым телесным раздражением органов чувств и примитивным приказом.

Следовательно, в кратких словах: та первая воля возникает из мотивов, эта вторая реагирует на раздражения.

Во – вторых: та, первая воля не есть, как мы уже видели, что – либо отличное от личности; это скорее сама личность, взятая с определенной стороны; в средней величине, выведенной из ее отдельных решений, отра­жается общая жизненная цель, отдельное решение укла­дывается по направлению господствующей тенденции общего характера, из которого она и возникает, благо­даря уравновешенной игре сложных смешений мотивов. А так как линия жизни взрослого и полноценного человека обладает твердым и прямым курсом, то и все его повседневные отдельные решения ложатся с неболь­шими лишь колебаниями вдоль этой прямой линии.

Совсем иначе выглядит тот второй способ хотеть, с которым мы познакомились во время сеанса лечения. Эта воля не шла твердым курсом к заранее намечен­ной воле. Напротив того, она поддавалась целиком то в одну, то в другую сторону в зависимости от насту­пающего раздражения момента. Сеансы так – называемого активного лечения истерии проходят в тяжелых случаях типически, по резко зигзагообразному курсу, в виде своеобразного метания толчками то взад, то вперед, от слепого послушания к упорному сопротивлению, от не­гативизма к автоматизму на приказ. Каждое отдельное движение истерика приходится терапевту вначале у па­циента отвоевывать, пользуясь минутным успехом в борьбе между внезапным отливом и резким толчкообразным новым приливом волевой энергии.

Следовательно, если целевая воля прямоли­нейна[23], то этот второй волевой тип антагонисти­чен по своему строению. Если при целевой воле из мотивов взаимно – противоположного направления выра­стает известная равнодействующая, то при этом волевом типе противоположно направленные раздражения бросают стрелку то к одному, то к другому крайнему по­люсу шкалы.

Далее. Дело идет не просто о гладких отклонениях к антагонистическим полюсам; выражаются они не той мягкой закругленной линией, которая свойственна целе­вой воле, если там решение по необходимости перево­дится в другое, диаметрально – противоположное. Вместо того, этот волевой тип дает своеобразную, причудливую кривую, по которой он и может быть распознан всюду, где он обнаруживается. Дело в том, что раздражение дает здесь реакцию не только крайне одностороннюю, но с совершенно нецелесообразной тратой сил и притом такую, которая может надолго пережить самое раздражение. Если я, например, обращусь к пациенту во время лечения с каким – нибудь коротким приказом, то послед­ний может у него вызвать чудовищный протест, дикое, длящееся минутами сопротивление, сопровождающееся напряжением всей мускулатуры тела; в силе этого со­противления, в его большой продолжительности нет никакого соответствия со степенью полученного раздра­жения. Эти волевые судороги доставляют множество затруднений при лечении. Часто оказываемся мы в та­ком положении, когда отданное приказание мало или вовсе не трогает пациента, потому что его воля нахо­дится еще в тетанусе от предыдущего раздражения. Все это вещи, которые можно увидеть и установить чисто – эмпирическим образом на лечебном столе. Не­вероятная трата волевой энергии и мышечной силы приводят под конец сеанса к проливному поту и тяжелому утомлению, красноречиво говорящим об этом совсем неэкономном и необузданном способе волевой функции.