Оазис - [127]

А этого я дожидаться не собиралась.

Приподняла сумку, приоткрыла её, вопросительно посмотрела на Ховрина.

— Так мне надеть туфли?

От неожиданности Ховрин поперхнулся собственной желчью, смешно кудахнул. И завизжал ещё громче:

— Ты должна была прийти в туфлях сразу, дура! Если бы я хотел, чтобы ты переоделась здесь, то и оставил бы их здесь! Идиотка, всё испортила! Ничего, сейчас я вправлю тебе мозги, сейчас… что… ты…

Ховрин как раз попытался встать и очень удачно замер в полуприсяде, растерянно раскрыв рот и вытаращив на меня водянистые глаза. В один из этих глаз я и загнала тяжёлый стальной шарик, который за долю секунды до этого вложила в кожеток стремительно выхваченной из пляжной сумки Пчёлки…

Эпилог

Яринка опять оказалась права: я сумела вырваться из Оазиса. Вот только лучше бы ей никогда не узнать, как именно это произошло и чем должно для меня закончиться.

С моря остров выглядел как нарядный жёлто-зелёный торт, увенчанный сверкающей под полуденным солнцем луковкой Айсберга. Прекрасный, словно сказочный мираж, фата-моргана, райский уголок из детской книжки про далёкие жаркие страны… если не знать о его предназначении.

Лежать на спине было неудобно, кровь из разбитого носа текла прямо в горло, и я неловко перевалилась на бок, прижалась щекой к палубе, на которую меня швырнули с причала, как мешок картошки. Зато здесь было прохладно, морской бриз освежал кожу, трепал остатки глупого красного платья. Но после темноты и духоты, в которой я оказалась заперта на несколько дней, даже этого хватило, чтобы почувствовать себя лучше. И того, что солнце теперь ласково заглядывало в лицо, а не слепило безжалостно, как в первые минуты, когда меня только вытащили на воздух…

…солнечный свет оказался таким неожиданно ярким, что смотреть на мир не было никакой возможности. Так, с зажмуренными глазами, я и потащилась за парочкой охранников, подхвативших меня под руки с двух сторон. Потащилась в буквальном смысле слова, почти волоком. Не скажу, что это было плохо. Мне даже не пришлось перебирать ногами: они всё равно висели, не доставая до земли, да и сил в них почти не осталось, — так что, думаю, я всё равно не поспела бы за своими конвоирами. Они очень торопились.

Когда глаза начали привыкать к солнцу и я смогла слегка приоткрыть их, то, как и ожидала, увидела, что меня тащат к причалу, вниз по лесенкам, мимо аккуратных пряничных домиков Оазиса, мимо качающихся пальм и нарядных павлинов, которых с наступлением весны снова выпустили гулять по всему острову. Я вдруг пожалела, что не смогу в последний раз пройтись по этим улочкам, вдыхая запах горячего песка и слушая крики чаек. Всё-таки Оазис успел стать частью моей жизни, и грустно было оставлять его, даже не попрощавшись.

Тяжёлые решётчатые ворота причала открылись передо мной второй раз за два года, на этот раз не пропуская внутрь, чтобы там и закрыть от всего мира, а выплёвывая наружу. «Яринка, смотри, я действительно ухожу! Я ухожу отсюда!» — крикнула бы я, не будь горло таким сухим от жажды и многодневного молчания. А потом я увидела тех, кто ждал меня, и радоваться расхотелось.

На лёгкой прибрежной зыби, держась мостиком за причал, покачивался один-единственный катер. И возле него стояли пятеро. Троих из них, плечистых бритых мужчин, я не знала и знать не хотела, а вот четвёртой была Ирэн. Ирэн в шляпе с широкими полями и больших, на пол-лица, тёмных очках.

При виде шляпы и очков я не сдержала кривой ухмылки: знай наших! Хотелось бы мне ещё, чтобы то, что ты прячешь под ними, осталось у тебя навечно, как остались на моей коже в память об Оазисе пушистые сосновые лапки.

Но ухмылка сползла с моего избитого лица, когда я перевела взгляд на пятого члена встречающей меня компании. Ховрин. Ховрин с белоснежной повязкой через половину лица, совсем как у меня два года назад, одноглазый Ховрин. Очень злой Ховрин. Как-то быстро он оклемался. Хотя… откуда мне знать? Я не считала дни, которые прошли с ночи нашей последней встречи…

…После того, как выстрел из подаренной Ральфом рогатки попал в цель и Ховрин свалился на пол, держась руками за лицо и вереща пронзительно, как свинья, я приступила ко второй и заключительной части плана, придуманного во время дневной неспешной прогулки по острову. Бросилась к окну. Ну её на хрен, эту Русалкину яму: не хочу я потом годами плавать в солёной воде, взбивая её рыбьим хвостом и высматривая на берегу своих обидчиков в призрачной надежде на отмщение. Лучше уж так! Если повезёт, то даже пришибу своей падающей тушкой ещё парочку сытых ублюдков из гостей.

Не повезло. Окна не желали открываться, будучи не то как-то очень хитро закрыты, не то вообще задуманы так, чтобы отворить их изнутри было невозможно. Я дёргала рамы во все стороны, стучала по стеклу разными попадающими под руку предметами, но окна не сдавались. Ховрин возился на ковре и продолжал верещать на одной ноте так, будто обладал бездонными лёгкими. Это сильно раздражало, и я мимоходом пинала его, перебегая от одного подоконника к другому.

В какой-то момент ко мне пришло понимание, что вторая часть плана не сработает, и нужно срочно придумывать что-то другое. Честное слово, если бы из рогатки можно было застрелиться, я не промедлила бы и секунды — смерть на тот момент казалась желанной и манящей, как качающаяся на волнах лодка, ждущая меня, чтобы увезти на свободу…