«О» - значит омут - [11]

Она слышала топот его босых ног по коридору, он описывал круги по всему дому, из гостиной в столовую, кухню, холл и назад в гостиную. Грег явно научился не слышать детский визг, который Шелли, разумеется, поощряла как свободу самовыражения.

— Какую работу?

— Ты должен содержать семью. Как минимум, тебе нужен постоянный доход и приличное место для жилья.

— Что плохого в автобусе? Нам там нормально. Если только вы не лишите нас парковочного места.

— Конечно, мы не лишим вас парковочного места. Не будь смешным. Все что я хочу сказать, когда родится ребенок, вы не можете продолжать жить как бродяги.

— Шелли не хочет быть связанной. Она любит быть в дороге. Много наших друзей делает то же самое, и это круто. Вы должны двигаться с потоком.

— Как ты собираешься зарабатывать? Младенцы обходятся дорого. Конечно, я не должна тебе это говорить.

— Мама, ты можешь просто успокоиться? Мне двадцать один. Мне не нужны твои советы. Мы о себе позаботимся, ладно?

Дебора сбросила этот груз со своей спины и поробовала еще раз.

— Можешь ты, по крайней мере, сказать, сколько вы собираетесь здесь оставаться?

— А что? Вы хотите, чтобы мы уехали?

Шон на цыпочках пробрался в кухню, делая большие шаги, как персонаж из мульфильма.

Дебора смотрела, как он наступает на Грега, выставив вперед руки, согнув пальцы, как когти. Он зарычал и ударил Грега. Грег зарычал в ответ и схватил его. Шон взвизгнул со смехом, вырвался и убежал в столовую, крича: — Не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь!

Остановился и скорчил рожу, размахивая пальцами около ушей.

Дебора совершенно не выносила этого ребенка. Она сказала:

— Почему ты споришь? Совсем на тебя не похоже. Я просто хочу понять твои намерения.

— Кто сказал, что у меня есть намерения?

— Замечательно. У вас нет ни планов ни намерений. А у нас есть. Мы согласны, чтобы вы оставались здесь до рождения ребенка, но это не может быть постоянным.

— Можешь ты перестать? Я сказал, что мы об этом позаботимся, и мы об этом позаботимся.

Дебора смотрела на сына, пораженная его отказом принимать реальность. Она в первый раз поняла, какой он еще ребенок. Он понятия не имел, в каком положении оказался. Он принял взгляды Шелли на мир, но без фундамента или глубины. Может быть, это та же форма попугайничанья, которую он усвоил в школьные годы.

— Я не понимаю, что ты в ней нашел.

— Она прикольная. У нее свободная душа. Она не держится за материальные предметы.

— Так, как мы. Ты это имел в виду?

— Мама, не надо защищаться. Я этого не говорил. Разве я это сказал?

— Вы воротили свои носы с тех пор, как вошли в дом. Шелли презирает нас.

— Это неправда.

— Конечно, правда. Почему бы тебе это не признать?

— А ты презираешь ее, так что почему бы тебе это не признать? Посмотрите на себя. Папа зарабатывает деньги, так что вы можете покупать, покупать, покупать. Его рабочие едва наскребают на жизнь с минимальной зарплатой, а он пожинает прибыль. Ты гордишься этим?

— Да, горжусь. И почему нет? Он упорно трудился, чтобы оказаться там, где он есть. Он предоставляет работу и пособия сотням людей, которые преданы ему. Большая часть их работает у него больше пятнадцати лет, так что, наверное, они не чувствуют себя такими уж угнетенными.

— Черт, ты когда-нибудь говорила с этими ребятами? Ты имеешь понятие, как они живут?

Вы гладите себя по головке за то, что совершаете добрые дела, но чего они стоят? Ты и твои безмозглые подружки устраиваете «благотворительные обеды», собираете жалкие крохи, непонятно для чего. Какое значение это имеет в системе вещей? Никто из вас не жертвует собой. Вы в безопасности, вы самодовольны и не собираетесь запачкать ваши ручки о реальные проблемы.

— На твоем месте я бы не судила так быстро. Ты говоришь о безопасности и самодовольстве.

Ты вырос на всем готовом. Ты профукал свое образование, и теперь играешь в семью, думаешь, что ты взрослый, когда ты не принял ни капли ответственности, ни за себя, ни за Шелли, ни за этого несчастного ее сына. Что ты такого сделал, что позволяет тебе считать себя лучше других?

— Я скажу тебе, что мы сделали. Мы активисты по гражданским правам. Ты этого не знала, правда? Потому что никогда не спрашивала, во что мы верим. Мы участвовали в марше против сегрегации …

— Вы ездили в Вашингтон?

— Нет. Это была демонстрация в Сан-Франциско. Нас были сотни. Вы с отцом — овцы. Вы согласны на все, чтобы избежать волнений. Вы никогда не стояли ни за что…

Дебора начала сердиться.

— Следи за собой, Грег. Вся твоя политическая риторика не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь, так что не морочь голову. Ты бросил бомбу нам на колени, и мы делаем все, что можем, чтобы приспособиться к ситуации. Вы с Шелли не имеете права оскорблять нас.

Шон снова ворвался в кухню, на полной скорости. Дебора протянула руку и схватила его за плечо.

— Послушай меня. Прекрати это! Я не хочу, чтобы ты кричал и визжал, когда мы разговариваем.

Шон остановился. Он не привык к выговорам. Он переводил взгляд с Деборы на Грега. Его лицо сморщилось, он залился слезами, рот открылся в крике, таком сильном, что сначала не было никакого звука вообще. Он сжал свой пенис для комфорта, возможно, впервые понимая, насколько он был уязвим без одежды. Дебора даже не могла смотреть на него.