О Жизни Преизбыточествующей - [82]

Моральная страстность — и строгая дисциплина и честность ума. В этом есть большая духовная красота, которая привлекает к Паскалю. Привлекают его сила и его благородство, и та простота и отточенность (математическая отточенность!), и вескость, с которой это выражается. При этом не боится он того, что звучит необычно, что ошарашивает нас (опять–таки и не ищет специально этого), но что вместе с тем, острием своим поражает нашу душу. «Je n’approuve que ceux qui cherchent en gemissant» — «я только тех одобряю, которые ищут со стенаниями».

«La vraie eloquence se moque de Г eloquence, la vraie morale se moque de la morale» [389]…

К нему самому можно отнести его же слова: «Когда мы видим естественный стиль, то чувствуем себя пораженными и обрадованными, ибо мы думаем найти автора, а нашли человека» — «Quand on voit le style naturel, on est tout etonne et ravi, car on s’attendait de voir un auteur, et on trouve un homme». Паскаль прежде всего человек, а поэтому и большой автор. В нем это сливается в одно. Более того, он в обоих этих аспектах нам особенно близок, ибо он говорит о том, что касается человека вообще, более того — о самом важном, что касается всякого человека, о самых основах бытия каждого человека, поэтому и наших. Но он говорит это только потому, что сам был этим захвачен всецело, всем существом своим, сохраняя при этом ясность и силу своего ума. Поэтому его мысли особенно ценны, они становятся живым свидетельством огромной силы.

Захваченность и изумительная острота мышления дают сочетание редкое в истории человечества и, вместе с тем, огромной притягательной силы и вескости.

2

Философ Emile Boutroux начинает свою книгу о Паскале этой выпиской из «Мыслей» Паскаля: «Если это рассуждение вам не нравится, то знайте, что написал его человек, который перед тем и после этого стал на колени перед Существом Бесконечным, которому он в смирении предает все существо свое (pour prier cet Etre infini… auquel il soumet tout le sien»).

Думаю, что обойти этот момент значит игнорировать самое центральное и питающее в жизни и мысли Паскаля. Он захвачен, он покорен, его жизнь есть служение —служение не идее, даже самой прекрасной идее, а Реальности — тому, что открылось ему, как конечная и решающая Реальность. Поэтому он и не боится проникать светочем своей мысли в устрашающие бездны бытия и уничтожения, в глубины беспредельно разлагающейся и бесследно уходящей ткани жизни. Нерушимое и Постоянно–Пребывающее есть; в его свете получает смысл и Бесконечно–Уходящее. А Паскаль, всё же, как–то любил эту живую ткань нашей уходящей жизни и был связан с нею. Она есть поле для действия, для борьбы за Правду, за непреходящую Правду, она есть место, где Правда должна быть провозглашена. Слова молитвы «Да святится имя Твое!» выражают то, что являлось вдохновляющим импульсом для Паскаля в его жизни и деятельности после его «обращения».

Это «обращение», если можно так назвать этот решительный кризис, решительный перелом в его жизни, произошло более 300 лет тому назад — 23 ноября 1654 года. Паскаль не пережил теоретического обращения: он принимал теоретически все то же самое и до этого кризиса, но разница была в решающей убедительности. И вместе с тем, это было решительной и радикальной переменой жизни, не столько внешних ее форм, сколько ее основного направления, ее основого смысла и вдохновения. Паскаль и умственно, и душевно очень блестяще одаренный человек; он — утонченный представитель высшего культурного «слоя», блестящий и остроумный «causeur» (собеседник), и — как ни странно — это сочеталось в нем с данными и темпераментом большого и страстно отдающегося делу исследования ученого, способного открывать новые горизонты в науке и, вместе с тем, вдумчиво и осторожно наблюдающего и взвешивающего факты. При этом, как мы уже видели, острота математического и логического мышления, горячность и глубина эмоций и благородная нетерпеливость духа; динамизм, напряженное горение духа и отточенная простота, благородство и естественность выражения его мысли; неподражаемое изящество, непринужденность и сила его стиля. «Le style, c’est Thomme» (в стиле сказывается человек), сказал Бюффон, и в действительности свойства стиля Паскаля соответствуют таковым же свойствам его души. И всё это получило свою закваску, достигло высшего своего развития, высшего своего напряжения именно после «обращения» Паскаля. Все эти естественные задатки в душе сохранились, но как–то расцвели, вспыхнули ярким светом, достигли своего апогея именно в этот период после его обращения, получив при этом новую окраску, новую духовную тональность. Его «обращение» было даже с точки зрения чисто человеческой началом высшего расцвета его таланта и его личности.

Его обращение было сведением всех его душевных качеств и даров к одному направляющему их центру и сообщением его личности нового творческого импульса, решающего для всей его жизни.

3

Это случилось ночью с 23–го на 24–ое ноября 1654 года. В записи Паскаля, найденной после его смерти зашитой между материей и подкладкой его камзола, указан с возможно большей точностью час: «от приблизительно десяти с половиной часов вечера до приблизительно половины первого ночи». И затем следует большими буквами, как заголовок, посреди строки слово: