О женщинах и соли - [18]
Что-то случилось? спрашиваю я. На доске объявлений в его кабинете висят детские рисунки.
Отвечайте на вопрос, говорит он. На одном из рисунков мелком нарисована птица. Наверное, это знак.
Ее передали на руки властям, говорит он. Она осталась одна дома после того, как вас задержали.
Нет, говорю я. Я оставила ее с няней.
Сейчас она в департаменте здравоохранения и соцобеспечения, говорит он. Но она несовершеннолетняя иностранная гражданка. И уже едет сюда. Поэтому вы и здесь.
Птица на рисунке обведена зеленым мелком. Внутри зеленого контура птица оранжевая. Небо — жирные, размашистые мазки голубого мелка. Солнца нет.
Нет-нет-нет, говорю я. Нет.
Я не хочу, чтобы мой ребенок был здесь, где у всех детей начинается кашель, а охранники шарят по их телам голодными глазами. Я не хочу, чтобы мой ребенок был здесь, но я не хочу, чтобы она была одна за тысячи миль отсюда. Я хочу, чтобы мой ребенок был в безопасности. Если бы безопасность была местом, оно не было бы похоже ни на один из доступных мне вариантов, и мне хочется кричать, но я сглатываю, мне хочется лезть из кожи, но я улыбаюсь, потому что они должны считать меня хорошей. Они должны считать меня достойной чего-нибудь, чего-то, какого-то решения.
Но вы не волнуйтесь, говорит мужчина. Она тоже иностранная гражданка. Она поедет с вами.
О чем вы?
Она поедет с вами в Мексику.
Я из Сальвадора, говорю я. Я уже плачу.
Ну, значит, в Сальвадор, отвечает он.
Что с нами будет? спрашиваю я.
Я думаю о том, что оранжевый цвет птицы на стене похож на оранжевый цвет моей футболки, моих штанов. Что оранжевый это еще и солнце. Что птица могла проглотить оранжевое солнце. Солнце в животе.
В отношении вас начата процедура депортации, отвечает надзиратель. Вы уже это знаете.
И когда мы поедем? спрашиваю я. В Сальвадор. Когда мы поедем?
Это долгий процесс.
Но почему я здесь, если все равно уеду? Зачем я здесь, если меня все равно депортируют?
Это долгий процесс, говорит он.
Рядом с детской площадкой есть открытая «рекреационная» зона для взрослых. Женщины часто собираются там, пока дети в школе. А иногда несколько женщин дежурят, приглядывая за детьми на площадке, в то время как остальные отдыхают отдельно. Я сижу за столом с другими сальвадорками. Рядом с нами, за другим столом, гватемалки. Рядом с ними стол с меньшим количеством женщин: половина из них гаитянки, а насчет другой половины я не уверена. Думаю, китаянки. После промозглого офиса приятно ощущать на коже жар солнца. Техасская жара не такая, как во Флориде. Флоридская жара лижет кожу. Обычно после работы я ждала автобус, отвозивший меня к таунхаусу, где жили мы с Аной. И ко времени, когда он подходил, я всегда была уже мокрая от пота. Я привыкла к вкусу пота, облизывая губы на солнце. Я привыкла ждать.
У тебя такой вид, как будто ты плакала, говорит мне женщина по имени Мора. Она кажется совсем юной. У нее три дочери, но здесь с ней только две.
Плакала, говорю я.
Она не спрашивает, почему. Она гладит меня по спине.
Ánimo[29], говорит другая женщина, Алегра, которая выжила, получив пулю в спину. Она продавала овощи с прилавка, когда военные начали стрелять в демонстрантов. Ánimo, говорит она. Ánimo. Будь сильной.
Она говорит, что вчера у женщины с младенцем было слушание в суде, и им разрешили остаться. Обоснованный страх, говорит Алегра. Политическое убежище, говорит она. Тебя уже подготовили к собеседованию на ОСП? С юристом из волонтеров?
ОСП? переспрашиваю я.
Обоснованность страха преследования.
Обоснованность страха?
Ты должна знать, что говорить, поясняет Мора. Даже когда ты говоришь правду, ты все равно можешь ляпнуть что-то не то. Там нельзя нервничать.
Я смотрю в небо и думаю, что толку от слов.
Техасская жара часто сухая, как полет над горящим домом. Как будто вдыхаешь поднимающийся от него жар, и он обжигает легкие. В Техасе мое тело высосано досуха.
Иногда из нашего двора видно горящие вдалеке нефтяные трубы. После захода солнца на горизонте полыхают техасские поля. Никто не приезжает в эту часть Техаса, никто, кроме нефтяников и нас. Мы как семейства птиц. Если мы — семейства, которые никому не нужны, мы будем нужны друг другу. Мы — семейства птиц, и мы будем спасать друг друга, потому что больше никто не придет к нам на помощь. Я обнимаю Алегру и снова начинаю плакать. Я плачу ей в плечо.
На ужин — квадратик вареной колбасы, гладкой, немного скользкой; квадратик белого хлеба, не до конца размороженного; квадратик кукурузных зерен. Вода, которая иногда на вкус как отбеливатель. Молоко — детям. В отличие от обеда, ужинаем вместе с детьми. Но я единственная, кто находится здесь без ребенка, поэтому доев, я предлагаю некоторым матерям подержать их малышей, чтобы они могли нормально поесть. Я держу малышей, которые пока не доросли до детского питания. Малышей, которые до сих пор припадают к соскам своих матерей или жадно сосут из бутылочек. Электрические розетки, когда не используются, закрыты, и у столов нет острых углов. Стоят высокие стульчики для кормления. Это тюрьма, обустроенная для детей, которые не должны находиться в тюрьме. Они не будут этого помнить, твержу я себе. Они не будут этого помнить, в отличие от Аны, которая давно уже не младенец — она будет помнить.
В искромётной и увлекательной форме автор рассказывает своему читателю историю того, как он стал военным. Упорная дорога к поступлению в училище. Нелёгкие, но по своему, запоминающиеся годы обучение в ТВОКУ. Экзамены, ставшие отдельной вехой в жизни автора. Служба в ГСВГ уже полноценным офицером. На каждой странице очередной рассказ из жизни Искандара, очередное повествование о солдатской смекалке, жизнеутверждающем настрое и офицерских подвигах, которые военные, как известно, способны совершать даже в мирное время в тылу, ибо иначе нельзя.
Этот рассказ можно считать эпилогом романа «Эвакуатор», законченного ровно десять лет назад. По его героям автор продолжает ностальгировать и ничего не может с этим поделать.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
Семейная трагедия, история несбывшейся любви и исповедь об утраченной юности и надеждах. Словно потерянный рай, Бумажный дворец пленит, не оставляя в покое. Бумажный дворец – место, которое помнит все ее секреты. Здесь она когда-то познала счастье. И здесь, она утратила его навсегда. Элла возвращается туда снова и снова, ведь близ этих прудов и тенистых троп она потеряла то, что, казалось, уже не вернуть. Но один день изменит все. Привычная жизнь рухнет, а на смену ей придет неизвестность – пугающая и манящая, обещающая жизнь, которую она так долго не решалась прожить… Осталось сделать только один шаг навстречу.