О, юность моя! - [27]

Ему было стыдно перед Пищиковым.

В это утро очень волновалась семья Бредихиных: ночью приходили за Андроном, но, к счастью, он находился в плавании. А тут еще Леська пропал.

А Леська въезжал в город, сидя с товарищами в яхте, которая с вынутым свинцовым килем стройно высилась на телеге. Первым, кого они увидели у виллы Булатовых, был Девлетка. Встреча оказалась случайной, но очень важной.

— В городе аресты,— сказал Девлетка громким шепотом, хотя рядом никого не было.— Приходили за Андроном. Лучше спрячься пока что, а то Алим-бей и на тебя напустится, он теперь просто с ума сошел.

Девлетка, опасливо озираясь, убежал.

— Тебе надо прятаться у Володьки,— сказал Артур.— К Шокаревым с обыском не пойдут.

— Правильно,— согласился Леська и соскочил с телеги.— Так и сделаю.

Артур и Улька поехали дальше, но Елисей пошел не к Шокаревым, а к доктору Казасу.

Казас, один из тех легендарных врачей, которые не только лечат бедняков бесплатно, но еще снабжают их лекарствами и деньгами, был отцом единственной дочери, Ольги. Ольга, по-видимому, должна была стать невестой Листикова. Вообще же она входила в их компанию, и Леська считался у них в доме своим человеком. Здесь тоже обыска не должно быть.

Когда Леська звонил, пальцы у него дрожали.

— Оля дома?

— Нет,— сказала горничная.— Она уехала в Симферополь.

У Леськи упало сердце.

— Кто там? — раздался из столовой голос Казаса.

— Леся Бредихин.

— Пусть идет сюда.

Леська шагнул в коридор, снял бушлат и вошел в столовую. Борис Ильич сидел за самоваром и играл в карты с каким-то бородатым мужчиной.

— Знакомьтесь! — сказал Борис Ильич.— Мой коллега — земский врач. Тоже Ильич, но Дмитрий. Даша! Угостите гимназиста чаем.

Пока горничная угощала Леську, врачи беседовали о каком-то интересном медицинском случае. Леська пил чай, жевал бутерброды, но не чувствовал вкуса. Наконец он не выдержал:

— Господа! Вы слышали что-нибудь о том, что Выгран устроил в Евпатории «Варфоломеевскую ночь»? Он арестовал всех, кто сочувствует коммунистам.

— Впервые слышу…— сказал Борис Ильич и растерянно высыпал карты на стол.

— Да вы-то чего волнуетесь, молодой человек? — очень спокойно спросил Дмитрий Ильич.— Разве вы сочувствуете большевикам?

— Сочувствую! Думаю, что и вы сочувствуете. Разве может хоть один порядочный человек не сочувствовать идее коммунизма?

— Не знаю. Не думал. Медицина вне политики.

— Вот-вот! — сказал Леська, еще более раздражаясь.— Вчера прописали двадцать — тридцать микстур, потом пообедали, к вечеру пришли к своему коллеге играть в «шестьдесят шесть», засиделись, заночевали, а утром, перед тем как идти в больницу, решили доиграть?

— Приблизительно так.

— Абсолютно чеховский тип! — воскликнул Леська, едва удержавшись, чтобы не сказать «симбурдалический».

— Допустим. Но что же тут плохого?

— А то, что польза от ваших капель и пилюль равна нулю, когда совершаются злодеяния Выграна.

— Да я-то что могу поделать? Вот чудак человек!

— Можете поделать! Вся интеллигенция должна явиться к Выграну с самым решительным протестом.

— С каким протестом? Против чего? — изумился земец.— Ничего еще не известно. Он спросит: «С чего вы взяли? О какой „Варфоломеевской ночи“ речь? Откуда у вас эти сведения?» А мы ответим: «Нам сообщил один гимназист…» Миша или Боря, не знаю, как вас величать.

Леська ушел из этого дома, унося в груди жаркую ненависть к чеховским бородкам.

Он пошел от набережной в город тем же путем, каким шел из города к набережной Караев. Артель греческих рыбаков тащила из воды невод. Леська подошел к ним, раздобыл лямку, надел ее на себя и, как пристяжной конь, изо всех сил напрягаясь, стал тащить невод.

И вдруг на горизонте зачадили два густых черных дыма. Рыбаки остановились.

— Пароходы.

— Пароходы. Но откуда сейчас к нам пароходы?

— Откуда?.. Из Ялты, понятно.

— А может быть, прямо из Севастополя?

— Из Севастополя быть не может: там советская власть.

— Давайте, давайте, ребята! — закричал хозяин невода Анесты.

Рыбаки снова потащились от воды к дюнам, вытаскивая сажени мокрых канатов и обливая брезентовые штаны солеными каплями. Но Леська напряженно следил за горизонтом и вдруг воскликнул:

— Военный корабль!

Он бросил лямку и побежал к пристани. За ним понеслись трое молоденьких греков. Портовой матрос Груббе поднял бинокль, взятый из сторожки, и, ликуя, закричал:

— Крейсер «Румыния»! За ним «Трувор». Это десантный транспорт!

Крейсер остановился на рейде. Через пять минут с него слетели два гидроплана и ушли по направлению к вокзалу. Население со всего города бросилось на пляжи.

Крейсер молчал. Так прошел час. Население начало расходиться. И вдруг борт крейсера вспыхнул и окутался желтоватым дымом. Грянул залп. Через секунду над пристанью пронеслось удивительное звучание, похожее на мирный всплеск шаланды где-нибудь у домашней купальни. И вскоре грянул взрыв и поднялся раскидистый дуб серого дыма в самом фешенебельном районе дач. Прошла еще минута, и снова борт озарился пламенем.

Услышав канонаду, евпаторийцы вместо того, чтобы прятаться в подвалах и погребах, снова кинулись к берегу. Ковыляли даже знаменитые греческие старухи. Еще бы: часто ли увидишь такое?