О, юность моя! - [154]

«Это Новиков, ошибиться я не мог. Он. Конечно, он. Но может быть, за ним слежка? Может быть, тут же, рядом, торчал филер? Ах, я дурак! Ах, тупица!»

Подойдя к дому № 2, он увидел перед ним толпу, а спустя несколько шагов услышал дикий женский крик из квартиры Коновницыных.

— Что здесь такое?

— Сумасшедший кого-то душит.

— Так что же вы стоите? Спасать надо!

— А как спасать? Войдешь — он на тебя кинется. Ему ничего не будет, раз он не в своем уме.

Елисей дернул ручку парадной двери. Заперта. Он кинулся во двор и через кухню вбежал в квартиру. Крики неслись из комнаты сестры. Леська распахнул дверь — мать лежала на полу без памяти, а Валерьян, накинув кушак на горло Зинаиды, пытался ее удавить.

Елисей схватил его за руку, вырвал кушак и отшвырнул студента в сторону. Валерьян озверел. Он поднял над головой дубовый стул и пошел на Елисея. Бредихин увернулся и сам нанес Валерьяну удар в солнечное сплетение. Тот скорчился и со стоном повалился на пол. С помощью Зинаиды Елисей уложил Валерьяна на ее постель, потом поднял и унес в спальню старушку мать. Вскоре старая дама пришла в себя. Втроем они сидели в столовой за пустым столом и прислушивались к звукам из девичьей комнаты. Валерьян сначала страшно стонал, надрывая душу матери и сестры. Потом его рвало. Наконец, затих.

— Может быть, он скончался? — дрожащим голосом спросила мать.

Елисей на цыпочках прошел к двери и заглянул в щелочку.

— Спит.

— Ну, слава богу. Но как вы могли так сильно его ударить? Жестокое у вас сердце.

— Но, мама, ведь он меня едва не задушил!

Зинаида Николаевна показала матери шею: она припухла и запеклась кровавыми ссадинами.

— Да-да, но все-таки: что же это будет? Один вывихнул ему руку, другой чуть не выбил из него дух.

— Валерьяна нужно отправить в желтый дом,— строго сказал Елисей, который сам был потрясен всем происшедшим.

— Что вы, что вы! — замахала на него старая дама. Там на него наденут смирительную рубашку.

— Да уж, нянькаться с ним не будут.

— Жестокий, жестокий вы человек. Такой молодой и такой жестокий!

В коридоре послышались неуверенные шаги: вошел Валерьян.

— Валюша, голубчик! Тебе больно? — кинулась к нему мать.

— Этот человек нанес мне удар в implexus solaris. Если бы он ударил чуть-чуть посильнее, со мной случился бы шок.

— Ах, боже мой! Неужели?

— Я хочу, чтобы этот человек больше не был в нашем доме. Ни одной минуты.

— Слушаюсь, Валерьян Николаевич. Сейчас уйду. А вы, женщины, помните: волков держат в клетке!

— Вон! — заорал Валерьян.— Вон! Я сказал: вон! Понятно? Вон! Вон! Вон!

Елисей вышел на улицу.

— Подождите меня! — крикнула вдогонку Зинаида Николаевна.

Елисей подождал у крыльца. Толпа разошлась. Архивная улица, самая тихая в городе, опять углубилась в дрему. На крыльцо вышла Зинаида.

— Вы спасли мне жизнь,— сказала она.— Мама прислала вам деньги, но никаким золотом нельзя оценить того, что вы сделали. Душевнобольные — они ведь такие сильные.

Она быстро обняла Елисея и поцеловала его в лоб.

12

Куда ж теперь? Это как игра в шашки: туда нельзя, сюда нельзя, а бить некого. Но почему он вдруг испугался Денисова? Ну, была небольшая ссора, но ведь Иван Абрамыч все-таки член правления профсоюза и наверняка коммунист. Не мог же он быть провокатором!

Елисей решил идти на фабрику.

За окошком в проходной сидела Гельцер.

— Здравствуйте. Можно вызвать Нюсю Лермонтову?

Гельцер странно поглядела на Елисея:

— А вы… вы разве… не арестованы?

— А за что я должен быть арестован?

— А за что арестовали Нюсю?

— Она арестована?

— А как же! Из-за вас. Вот что вы сделали с девушкой. Она вас, понятно, не выдала, но ведь все знали, что вы с ней водились.

— Как это произошло?

— Явились из контрразведки, пошли в контору, посмотрели копирки на свет и в зеркало, переписывали на чистую бумагу. Что вы там такое понаписали, бог вас знает. Писатель!

— А дальше, дальше!

— А потом всех нас вызывали поодиночке и допрашивали: не знает ли кто, где вы проживаете?

— Так. А Денисов сейчас на фабрике?

— А где ж ему быть?

— Я пойду к нему.

— Идите.

Елисей прошел во двор. В темноте его не узнали. Он спокойным шагом приблизился к домику и заглянул в окно: сквозь горшки с геранью и фикусом он увидел Фросю Трубецкую: она собирала на стол. Елисей вошел в сени.

— Кто там?

— Иван Абрамыч здесь?

— Он на фабрике. А кто это?

Елисей шагнул в комнату. Фрося уставилась на него испуганными глазами.

— Бредихин?

— А что? Это вас не устраивает?

— Зачем пришли? Вас ищут.

— Знаю.

— А что вам у нас нужно?

— Ивана Абрамыча,— ответил Елисей, задернув занавески.

— Он… Он совсем ни при чем… Ей-богу! Все думают, что он, а он, ей-богу…

— Бросьте, Трубецкая. Вы прекрасно знаете, что он…

Фрося молчала.

— Вы хорошая женщина и не умеете врать. Скажите: зачем он выдал меня и Нюсю? Ведь нас расстреляют.

— Зачем расстреляют? Нет, это вы зря. Я сама ему говорила: ну, обидел тебя Леська, эка важность! Ведь он еще сам мальчишка.

— Так и сказали?

— Ага.

— А он что же?

— Не твое, говорит, дело. Он подрывал мой авторитет или как еще там…

— Но ведь нас расстреляют!

Хлопнула наружная дверь. Вытерев ноги в сенцах, вошел Денисов. Увидев Елисея, он оторопел.

— Тебя ищут, Бредихин.