«О вы, джентльмены Англии!» - [12]

К несчастью для него, два его самых крупных проекта, которые были уже «на мази», неожиданно провалились. Дело было весной тысяча девятьсот двадцать шестого года. А в это время, как известно, благодаря малодушной слабости правительства, чернь стала бунтовать, что имело самые плачевные последствия для коммерции. Гарольд потерял массу денег и беспрестанно бранил Эстер за расточительность. Для экономии он отпустил слуг, продал свой дом в Лондоне и снял номера у Ритца. Дочери его было в ту пору уже шестнадцать лет, и он взял ее из школы, так как не счел возможным платить за ее ученье. Он сказал, что так даже лучше — теперь ее матери будет дома веселее. Гарольда очень раздражало, что в последнее время так много болтают о необходимости образования. Его дочь — девушка хорошей крови и воспитания, деньги у нее есть, и этого достаточно: со временем она будет одной из лучших невест в Англии. Впрочем, до этого еще далеко, пусть подрастет. Лет через десять Гарольд рассчитывал уйти на покой с парочкой миллионов в банке. Вот тогда он и выдаст дочь замуж. От ранних браков добра не жди. А пока пусть девочка посидит дома с матерью и ухаживает за своим папочкой.

Сказалось ли отсутствие искусного руководства старого Розенграба или просто господь отвратил лик свой от новой фирмы, но дела Гарольда шли далеко не блестяще. Он объяснял это целым рядом причин — начиная с бездарности Эстер и кончая появлением модной бесстыдно-бунтовщической литературы, алчностью США и равнодушием англичан к спорту. Чем бы это ни объяснялось, а дела шли под гору. И когда он неожиданно потерял семьдесят тысяч фунтов на поистине замечательной «операции», при помощи которой рассчитывал вернуть все, — они в панике бежали от Ритца. Бриллианты Эстер, яхта, загородный дом, автомобили — все было продано, кроме личного имущества Гарольда. Он поселил семью в первой попавшейся плохонькой гостинице, где платить приходилось только тридцать гиней в неделю, но скоро и это показалось Гарольду слишком дорого, и после прежней роскошной жизни Эстер пришлось хозяйничать без прислуги в тесной квартирке на окраине города. Дочку Гарольд заставил работать в своей конторе в качестве стенографистки-машинистки. Но при всем том он оставался Финансистом и Джентльменом.

В тесной квартирке скрывать от мужа свою личную жизнь не так легко, как в просторном доме, и однажды Гарольд, вернувшись из конторы раньше обычного, когда Эстер не было дома, нашел на коврике у дверей письмо, адресованное жене. Мужской почерк на конверте был ему знаком — это писал человек, который извлек для себя немалую выгоду из неудачных «операций» Гарольда. В свое время Эстер приказано было «полюбезничать» с ним, но это было еще до краха. С какой же стати она переписывается до сих пор с этим мерзавцем? В сознании своих прав и благородном негодовании Гарольд распечатал письмо — и был потрясен: из письма ему стало ясно, что Эстер не раз уже нарушала супружескую верность. И торжествующий любовник назначал ей свидание для нового прелюбодеяния! Сначала Гарольд решил, что это чья-то глупая шутка, коварная ловушка, имеющая целью отравить его идеальную семейную жизнь. Но, прочитав письмо, он принужден был поверить, что ему изменила та, которой он создал жизнь обеспеченную, даже роскошную, что эта негодная распутница за любовь и верность супруга (во всяком случае, он всегда после развлечений возвращался домой к ней) заплатила черной неблагодарностью, нарушив брачный обет. И это в ее возрасте, когда имеешь взрослую дочь!

Как разъяренный лев, шагал Гарольд из угла в угол. Он успел уже вполне войти в роль оскорбленного и добродетельного мужа, когда в передней заскрипел ключ в замке и вошла Эстер. Она сразу почуяла неладное. Гарольд был багрово-красен, яростно вращал глазами, у него трясся подбородок. Не сняв даже пальто и шляпы, Эстер стояла и смотрела на него, гадая, в чем дело. И странно — истинной причины она на этот раз не заподозрила, хотя прежде, когда Гарольд злился, у нее всегда сердце сжималось и она с ужасом спрашивала себя, не узнал ли он об ее похождениях. Быть может, теперь она больше не испытывала страха потому, что ей все стало безразлично.

— Ну, в чем дело? — спросила она, когда молчать дольше было невозможно. — У тебя такой вид, словно ты насмерть чем-то перепуган. Уж не потерял ли ты последние деньги?

— Да как ты смеешь! Как… — У Гарольда язык заплетался от гнева. — Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Я не позволю… Я…

— Что ж, могу и помолчать. Мне показалось, будто ты хочешь сказать мне что-то… Но предупреждаю, мне здорово надоели семейные сцены, и больше я их терпеть не намерена, так и знай! Сейчас сниму пальто и пойду готовить обед.

— Стой! — Гарольд попробовал крикнуть это «громовым» голосом, как кричат в романах все оскорбленные мужья, но почему-то голос его звучал только визгливо, ничуть не внушительно, и он не сумел войти в роль. Тогда он начал ругаться: — Ах ты, развратница, гнусная тварь!

Эстер покраснела, но сохранила полное спокойствие.

— Ну, будет, Гарольд! Если не можешь обуздать себя и свой язык, лучше молчи.