О времени и о себе - [2]

Мутно-красная луна Из-за туч едва мигает, В Белом озере волна Неприветливо седая...

Я лежал на протопленной печи в блаженном тепле и при свете коптилки решал задачи, собираясь, во что бы то ни стало, сдать экстерном экзамены за десятый класс. Голова была поразительно легкой и ясной. Все давалось буквально с лёта. На меня вдруг снизошло высокое вдохновение! Февраль сорок второго года, темень, вьюга... А жизнь кажется прекрасной, вера в свои силы - необычайная! Словно ты не песчинка, влекомая ураганом войны, а былинный богатырь Илья Муромец, которому отроду предназначены подвиги... Но Землю я так и не перевернул, хотя в сорок лет стал доктором наук и профессором. Со второй гранью признания - литературой вышло вообще совсем не так, как мечталось. Я жаждал успехов в литературе художественной, но о них до далекой поры не было и речи: для этого не хватало ни таланта, ни жизненного опыта. Я любил поэтическую музу, она меня - нисколько. И рассчитывать на взаимность не приходилось. Жизненный опыт - дело наживное, а вот талант... Перефразируя пословицу, можно сказать: в двадцать лет его нет - и не будет! Увы, поэта из меня не получилось, хотя нанизывал стихотворные строки я весьма бойко и рифмы придумывал отменные. Но поэзия, оказывается, совсем не гладкопись, а кровь и плоть космически возвышенной души. И лишь один из миллиарда способен на волшебство поэзии. От графомании меня спасла... научно-популярная литература, эта золушка, на которую смотрят свысока как "истинные" писатели, так и "истинные" ученые. А то, что случилась дальше, иначе, чем предначертанием судьбы, не объяснишь. Я успел получить первую и вторую премии Всесоюзных конкурсов на лучшие произведения научно-популярной литературы, мои книги переиздавались во многих странах, но по мере накопления жизненного опыта рамки "научпопа" становились для меня все более тесны. Ничтоже сумяшеся, я решил предпослать главам очередной книги "фантастические этюды". Но редактору мои новации (увы, не только на этот раз!) показались кощунственным нарушением канонов. И тогда, наобум, я решил (вернее, решился!) послать свои новеллки в журнал "Вокруг света". К моему изумлению, их начали печатать одну за другой. Я даже ухитрился получить премию журнала за фантастический рассказ "Экипаж". Появился стимул (и огромное желание!) писать фантастику. "Не мытьем, так катаньем" я стал-таки писателем! Наконец, третья грань - преподавание. Именно преподавание, а не педагогика. Педагог - профессия, преподаватель, как и ученый, - состояние. Иногда у меня возникает крамольное подозрение, что вузовской педагогики вообще не существует. Не ловите меня на слове: я осведомлен и о внедрении компьютеров в учебный процесс, и о технических сред ствах обучения, и о программированном контроле знаний. Но в технических вузах этим занимаются все-таки инженеры. И мне ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-либо из моих коллег - профессоров и доцентов сказал: "мы, педагоги". Никто из нас не получил педагогического образования, здесь всё, как говорится, от Бога. И вот эта грань моего призвания - самая яркая... Могу войти в студенческую аудиторию разбитый, в дурном настроении, а выйти - усталый, но обновленный. Лекция для меня - акт творчества, импровизации, откровения. Сколько легенд сложилось у меня о студентах и, по-видимому, у них обо мне! В начале преподавательской карьеры я готовился к лекции, как к подвигу. Составлял подробнейший конспект, перепечатывал его на машинке, тщательно разучивал. В аудитории клал стопку машинописных листов на кафедру и, читая лекцию наизусть, через каждые несколько минут переворачивал очередную страницу, чтобы в случае заминки не разыскивать забытую формулу, а наткнуться на нее с первого взгляда. Я был уверен, что листаю страницы незаметно. Но студенты замечают абсолютно все! И они решили подшутить над молодым "профессором". Когда я однажды вошел в аудиторию, то... не обнаружил кафедры. Она исчезла. Разложить листки было негде и я, скрепя сердце, засунул их в карман. А через некоторое время изумленно обнаружил, что работать стало легче - мне уже не приходилось раздваиваться, отвлекаться, то и дело думая: "не пора ли перевернуть страницу?" Словом, спасибо, милые мои студенты! Возможно, именно благодаря вашей небезобидной шутке я состоялся как преподаватель... Три грани призвания. "Любовный треугольник", в котором до сих пор не могу разобраться!

Глава вторая. Твой лунный кратер

Здесь собраны живьем живые люди со всеми потрохами: с именами, фамилиями, местожительством и службой- и ваш слуга покорный среди них...

Я прикасался к ним, и прикасались они ко мне. И как бывает в жизни, Я в них вживался, а они - в меня...

Пабло Неруда (1904-1973)

Человек живет среди людей, общается с ними, учится у них. Человеческий интеллект - интеграл способностей, знаний, опыта, навыков. Расчленить эти слагаемые невозможно, как невозможно сказать, что здесь свое, природное, а что воспринятое, впитанное, позаимствованное. Человек "сам по себе" подобен электрону в вакууме. И пусть электрон-одиночку называют свободным, толку от такой "свободы" мало, лишь упорядоченный, целенаправленный поток электронов способен освещать жилища, приводить в движение роторы машин, обогревать оранжереи. И лишь в сотрудничестве друг с другом люди находят силы для преодоления преград, воздвигаемых природой и... самими же людьми. Память о людях, с которыми тебя на годы либо на мгновенья сводила судьба, - бесценное жизненное достояние. Я с наслаждением прочитал "Воздушные фрегаты" Леонида Мартынова. И не оттого лишь, что они открыли для меня Омск двадцатых-тридцатых годов, но и потому, что их страницы населяют живые люди, а не литературные герои. Люди с их талантами, чувствами, чудачествами... Спасибо Мартынову! И мне посчастливилось встречаться с интересными, а иногда и выдающимися людьми. Имена одних я встречаю в энциклопедиях, другие пока безвестны. В музыкальной энциклопедии есть статья, посвященная Матвею Акимовичу Гозенпуду (1903-1961), композитору и пианисту, профессору Киевской, а затем Новосибирской консерватории. Не знаю, при каких обстоятельствах он потерял руку - для пианиста, дипломанта Первого Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей это, казалось бы, невосполнимая утрата. Но композитор Гозенпуд не перестал быть пианистом. Он создал ряд сложнейших, на мой взгляд, произведений специально для одной руки (если не ошибаюсь, - левой!). И, честное слово, когда он виртуозно исполнял их, не хотелось верить глазам... Однажды я захотел показать себя знатоком музыки и принялся расхваливать "Полонез" Огинского. - И это вы считаете музыкой? - удивился Гозенпуд. - "Полонез" Огинского вне музыки! - важно поддакнул присутствовавший при разговоре доцент Новосибирской консерватории. - Не согласен! - возразил я. - "Полонез" воздействует на эмоции слушателей, на их настроение. Понимаю, он сентиментален, может бить, даже слащав. Но доходит до сердца. Не в этом ли смысл искусства? Гозенпуд помолчал. - Войдите в комнату, окрашенную темной краской, - сказал он затем. Уверен, что вскоре у вас испортится настроение. А в светлом помещении, наоборот, станет приподнятым. Значит ли это, что маляр создал произведение искусства? Я сужу о "Полонезе" как профессионал, вы- как дилетант. Вероятно он был прав, художник с интеллектом ученого, создатель архисложных шедевров, которые снискали почтение знатоков и не нашли дороги к сердцам тех, кому близок и доступен Огинский. Можно ли назвать это неудачей? Подождем с ответом лет сто ...