МЫ ГОВОРИЛИ О ТОМ, есть ли смысл в самодеятельном искусстве. Я сказал, что искусство должно быть полноценным, если уж оно вообще существует. А второму сорту здесь не место. Энно спросил, неужели я в самом деле считаю, что искусство создают единицы. Я пожал плечами.
— Хотя бы. Но конечно, все его воспринимают.
— Ерунда, — сказал он с видом победителя. — В будущем искусства не будет. Заметь, искусство станет повседневной вещью и его уже не будут выставлять. Искусство растворится в предметах быта и так далее. Куда ни посмотришь, везде — искусство.
Я спросил, не шутит ли он. Он потряс головой и сказал, что и ему самому это не очень нравится, но об этом можно поспорить.
— Искусство должно оставаться на воскресенье, — сказал я. — Ведь нужно и разнообразие, а если все станет искусством, то для разнообразия может потребоваться неискусство.
Энно усмехнулся и сказал, что все это, конечно, звучит красиво, но не убедительно. Я задумался. Энно спросил:
— А если у тебя на душе именно то неповторимое, интересное, чего нет ни у кого другого?
— Но ты художник и…
— Предположим, что нет. Но я знаю, что у меня на сердце именно это неповторимое.
— Ты, конечно, сейчас же постараешься это выложить.
— Может быть.
— Кроме того, — продолжал я, — если ты не художник, то не сумеешь это так хорошо… ну, передать. В конце концов получится что-нибудь обыкновенное, и никто не поймет, что ты хотел сказать что-то неповторимое.
Энно решил, что в таком случае он стал бы учиться. Я сказал, что у меня нет для этого времени, а в свободные часы я отдыхаю. Энно сказал, что, черт его знает, но все-таки… В общем, мы ни к чему не пришли, и казалось, ответа не найти. Мы прервали разговор, так как уже было семь часов.
Мы оделись получше и вышли.
РЭЗИ ЖДАЛА НАС. На ней было простенькое светлое платье, на ногах белые туфли. Я познакомил ее с Энно. Затем мы пошли в ресторан. Небо было ясным, солнце опускалось к горизонту.
Вопреки всем обычаям, ресторан оказался сравнительно пуст. Мы нашли место как раз у окна. Отсюда хорошо было видно море.
В зале сидела самая разношерстная публика. Здесь были отдыхающие, от толстых теток до сверхэлегантных пижонов; местная молодежь, также самых разных категорий. На подмостки вышли оркестранты и стали настраивать инструменты. Море было очень спокойным. Мы заказали бутылку сухого вина и какое-то жаркое. Рэзи вначале молчала, но потом освоилась. Она рассказала нам о своем родном поселке. Я смотрел на нее, когда она рассказывала, и вдруг очень ясно представил себе, как там живут.
МАЛЕНЬКИЙ ПОСЕЛОК, который никогда, наверно, не станет городом. Четыре улицы, школа, клуб, четыре магазина, шерстепрядильная фабрика, маслобойня, на горе могила писателя, жившего в прошлом веке. Благодаря этой могиле, поселок и получил некоторую известность. Иногда на могилу приезжают экскурсии, их сопровождает учитель Рооне.
…Весною солнце опускается за гору, и кольцо цветущих черемух неожиданно розовеет. Вечера очень тихие, а пыль на проселочной дороге гладит ноги, как шерстка котенка.
…Рэзи на год старше своих одноклассников, так как она тяжело болела. Поэтому она чувствует себя среди других не совсем хорошо. В мае кружок натуралистов организовал большое соревнование по сбору насекомых. Соревнование было общешкольным. Победителем стал ученик, набравший большее количество разнообразных насекомых. Рэзи не принимала в этом участия.
…Один раз в день мимо проезжает поезд и привозит почту. Это видно из классного окна. Оттуда видно многое. И старый мост, от которого начинается ряд ив, склоненных в одну сторону…
…Мать Рэзи работает счетоводом в колхозной конторе. Рэзи приходится иногда помогать ей. Но для нее нет ничего противнее, чем считать на счетах.
…За неделю до отъезда она и ее подруга налили на коврик перед дверью учителя Куузепуу валерьянки. Они думали, что к утру там соберутся все кошки поселка. Но кошки не пришли. Хотя в полумраке у реки они вопили и мяукали…
— ПОШЛИ ГУЛЯТЬ, — сказал я вдруг. Голова от дыма стала совсем тяжелой. Я поднялся.
— Вы идите, — набрежно махнул рукой Энно. — Мне не хочется. Я покараулю место. Я буду размышлять. Правда, погуляйте. Я могу делать это каждый день. Сейчас девять. В десять возвращайтесь.
Я удивился, хотел ему еще что-то сказать, но он только кивнул головой. Я кивнул в ответ, и мы пошли.
СОЛНЦЕ КАК РАЗ ЗАХОДИЛО. Мы сели у самой воды. Между камнями плескались волны. Мы долго слушали тишину и этот плеск.
— Мне ужасно нравится голос моря, — сказала Рэзи. — Он бывает тихим-тихим, но все же доходит до тебя. Правда? У леса другой голос. — Она посмотрела в сторону горизонта, потом вдруг на меня.
— Знаешь, я иногда думаю, что море будет всегда, и всегда, скажем… через сто лет, здесь будет кто-нибудь сидеть и он еще… будет помнить, что здесь сидели именно мы. Через тысячу лет будут помнить только то, что здесь просто кто-то сидел. А… через миллион раз миллион лет уже не будет никого, кто мог бы что-нибудь помнить. Но море будет… И моя мысль. Она вечна, потому что она может дойти туда, где не будет ни одного человека. Странно, да?
От ее слов у меня закружилась голова. Нет, это не от вина. Солнце висело над горизонтом, как перезрелый помидор. В стороне на пляже несколько дачников вдыхали свежий воздух. Еще дальше висели качели и кольца, совсем как виселица.
