О Викторе Драгунском. Жизнь, творчество, воспоминания друзей - [36]

Чудесная интонация доверительной доброты дана Драгунскому от Бога. Впрочем, надо думать, интонация как-то связана с природой человека, с его глубинной сутью.

Драгунский добрый человек, он любит жизнь, людей, пуще всего малых и слабых. Он не преминет понюхать голову спящего ребенка, так чудесно пахнущую воробьями.

Любопытно, что эта добрая, глубоко человеческая интонация не пропадает и когда Драгунский пишет о чем-то глубоко ему отвратительном: о низкой, убивающей все живое корысти (рассказ «Брезент»), о бездушии тех, кто забыл войну («Для памяти»), о душевном хамстве («Странное пятно на потолке» и «Далекая Шура»). В одном случае сохранить эту интонацию помогает Драгунскому присутствие в рассказе хороших, обиженных людей, которых он любит и за честь которых борется оружием насмешки и сарказма, в другом — сама правда жизни, которую попирают дурные, низкие люди.

Как многообразен был Драгунский, и до чего же он цельный человек! Я помню его на эстраде, в кино, на театральной сцене и просто в жизни. Всюду он был равен себе: добрый и насмешливый, растроганный и негодующий, непримиримый к пошлости, фразерству, жизнелюбивый до какой-то даже алчности, как человек Возрождения, не знавший удержу в пирах духа и в пирах плоти. Он умел получать радость: от весеннего солнечного дня, от хрусткого яблока, от рюмки холодной водки, от присутствия красивой женщины, от дружеского разговора — кто еще умел так ценить золото человеческого общения, как Драгунский?! От работы, которую делал легко, бодро, без тяжелого пота тугодумия. И главное — он во всем был артистичен.

Он на сцене был до предела естественен, чем сразу брал зрителей. Этот тучный человек легко, изящно двигался, он бурлил и рокотал, как горный поток, отзывался на все творящееся вокруг, не терпел пустых, незаполненных минут, охотнее всего создавал праздник, если же тебе было грустно, больно — становился нежным, внимательным, бесконечно терпеливым. Но при малейшей возможности старался вызвать улыбку. В Первой градской больнице до сих пор с почтительным удивлением вспоминают, как звучал смех в палате Михаила Светлова, умирающего от рака. Драгунский сидел у постели Светлова, и оба острили напропалую, и оба хохотали: Светлов, отсчитывающий свои последние дни, и его друг, чье внутреннее лицо плакало. Оба были сильными людьми.

Как жаль, что Драгунский не успел написать воспоминаний. Он умел быстро и накоротко сходиться с людьми, и люди охотно ему открывались. У него было множество друзей: именитых и безымянных, глубокомысленных и дивно беспечных, созидателей и бродяг, гамлетов и дон-жуанов. Общим в них было одно — оригинальность, самобытность, умение сохранить свою личность при всех испытаниях и переменах. Таким был и сам Драгунский.

Но зачем жалеть о том, что не сделано, когда сделано так много!

Я уже говорил о том, как любит Драгунский детей. И тут он не боится патетики. Клоун Ветров исповедует веру, возносящую его профессию в ранг высокого служения самым гуманным целям времени. Клоун Ветров посвятил свое искусство детям и страстно хочет, чтобы они жили в добром, спокойном и веселом мире: «Я не знаю, что мне сделать, чтобы спасти детей. Я могу обнять их всех и закрыть своим телом. Дети должны жить, они должны радоваться. У них есть враги, это чудовищно, но это так. Но у них есть и друзья, и я один из них. И я должен ежедневно доставлять радость детям. Смех — это радость. Я даю его двумя руками. Карманы моих клоунских штанов набиты смехом. Я выхожу на утренник, я иду на манеж, как идут на пост. Ни одного дня без работы для детей. Ни одного ребенка без радости, это понимаю не только я. Слушайте, люди, кто чем может — заслоняйте детей. Спешите приносить радость детям, друзья мои!»

Но Драгунскому — Ветрову этого мало. И вновь, с еще большей силой произносит он свой символ веры, звучащий как заклятье:

«Сегодня и ежедневно идет представление на выпуклом манеже земли и не нужно мрачных военных интермедий! Дети любят смеяться, и мы должны защищать детей! Пусть Сегодня и Ежедневно вертится эта удивительная кавалькада радости, труда и счастья жизни. Мы идем впереди со своими свистульками и хлопушками, мы паяцы и увеселители. Но тревога все еще живет в нашем сердце, и сквозь музыку и песни мы кричим всему миру очень важные и серьезные слова:

«ЗАЩИЩАЙТЕ ДЕТЕЙ! ЗАЩИЩАЙТЕ ДЕТЕЙ! СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО!»

Я пишу вслед за Драгунским эти прекрасные слова, и слезы закипают в горле. Какой же он был высокий человек, этот неуемный весельчак, как серьезно и ответственно жил!

Друг мой милый, вот и завершилось наше короткое свидание. Но мы не расстанемся. Сколько бы мне не осталось жить, я всегда буду помнить тебя, плакать по тебе и смеяться по тебе — прости за этот чудовищный оборот, но не знаю, как сказать иначе.

Буду плакать, потому что превосходные твои повести и рассказы, такие талантливые и наполненные тобой, твоей интонацией, твоим умом, твоим теплом, все-таки не могут заменить тебя живого. Буду смеяться, потому что ты всегда был радостью, даже в самом тусклом дне находил голубой и солнечный просвет и подаренная тобой радость всегда со мной. Сегодня и Ежедневно!»