О верности крыс - [9]

— Не, это ты зря, — посерьёзнел караульный. — Я сегодня не пью.

— Заболел? — усмехнулся Ошта, разглядывая скамью. Судя по пятнам, скамья при нужде служила и столом. Обеденным, карточным, разделочным…

— Да я думаю, трёх дней пока хватит, — сказал Итхае, ставя алебарду в угол. Внизу что-то двигалось сквозь ворота на мост, лязгая, гремя и невнятно поминая Верго и "отца нашего, имперантора".

— Стойктоидёт, — на одной ноте пробасил Итхае, не оборачиваясь. Ответили неразборчиво, но, судя по тону, — матерно.

— Слушай, вот давно хотел спросить, — начал Ошта, ещё раз глянул на лавку — и сел. — Ну зачем у тебя алебарда? Не лук, не дротики, не копьё, не рог, чтобы объявить тревогу, — алебарда!

— Да пёс его знает. Традиция, пепел ей в душу. А я сам их терпеть не могу. То есть, в строю против конницы, положим, ещё куда ни шло, а так… Тьфу.

— А что Устав говорит? Вот, скажем, те, что гремели сейчас внизу — были они зангские наёмники…

— Да Кироч это был, — зевнул Итхае. — Из третьей сотни. И дружки его, такие же, опора гвардии. Они чуть не каждый второй день собираются, к этому времени как раз глаза зальют — и тащат задницы в приёмную, проситься на поля сражений. Во славу Вечных и императора.

— Ладно, — не стал спорить Ошта. — Вот пускай я крадусь сквозь Синие ворота в Веройге, и на лице у меня явственное намерение (Ошта изобразил "явственное намерение", Итхае гулко хохотнул) покуситься на святое… (он призадумался)…помочиться на мопса Его Величества.

Итхае заржал так, что чуть не сшиб рукой алебарду. "Помочиться на мопса" было притчей во языцех с того самого парада, на котором холёный и наглый мопс Его Величества оскорбительно облаял коня одного из гвардейцев, а конь это самое и сделал. Прицельно. Тогда-то гвардия и доказала, что набрана сплошь из героев: ни одно лицо не дрогнуло. Зато после…

— И вот ты мне кричишь стоять, а я крадусь и лелею кощунственные планы, — продолжил Ошта, когда Итхае отсмеялся. — Что ты должен делать, по Уставу? Прыгать вниз и рубить меня с налёта?

— Грозить сверху и щёки надувать.

— А. Очень мудро. Нактирр придумал?

Итхае неожиданно взорвался.

— Слушай, Ошта, не мажь ты мне дерьмо на хлеб, и так уже поперёк глотки все эти разговоры! Умные все, рассуждать, какой император — пустое место, какой тэрко — ему под стать, одно название, что глава города. Как налоги растут, а мечи и кони старше пепла, и как выпивки на рыло мало дают. И ведь не поспоришь с вами, философами! Вот сижу я тут в караулке — и что я делаю? Штаны просиживаю да лавку полирую! Хоть с Кирочем идти, тоже в бой проситься! И жалование опять задержали: двадцать третье уже, обещали позавчера дать, да с тех пор, как обещали, ни хрена и не слышно. А тут крыша течёт, и забор нечинен, и жена у меня рожать будет в середине новой луны, это ещё один рот кормить! Тьфу, жизнь крысиная, пепел ей в душу!

Итхае звучно потянул носом и смачно сплюнул наружу, на мост в императорский замок. Ошта сидел молча, глядя в подломившийся столб.

— Ладно, — вздохнул караульный, — плюнул и забыл. Служить так и так надо. Ты зачем пришёл-то? Неужели без дела? Да ещё ночью.

— Да есть одно дело, — медленно сказал Ошта. Задумчиво воткнул нож в скамью, покачал, выдернул. — Ты не слышал слово такое: "кхади"?

Итхае хакнул.

— Слышал, как же. А ты о них с какого боку?

— Да ни с какого пока. Так, любопытствую. Это что, при ком-то из старичков вроде Безухого молодая поросль пробивается?

— Не-э, — протянул Итхае, — эта поросль наособицу растёт. У них и голове порогов двадцать семь — двадцать восемь. Девчонка, т по слухам, что твоя былинка, но ведьма. Потому и голова, и потому они себя ведьмиными и называют.

— А, так это шпана, крысята, — сказал Ошта, чувствуя, как глыба моральной дилеммы тает в пар и опять становится легко. Не подводники — дети, шпана. И значит, не преступление против Империи, а угодная Вечным забота о слабых. И ясно почему она передала, что мол, подождать проще, пока Нактирр сам помрёт. Если ей едва четырнадцать, то уж верно резонней ждать.

— Вот и мы сперва думали — шпана. А только всех остальных крысят эти уже перегрызли — за порог или два. А про Кхад чем дальше, тем страшней истории рассказывают. Брехня, конечно, почитай всё, а только всё равно выходит та ещё тварюка.

— Как же — выходит, если брехня всё? — усмехнулся успокоенный Ошта.

— Всё, да не всё, — возразил Итхае. — Туноша помнишь? Туноша Немого, здоровый такой мужик, разговорчивый, что полено.

— Тот, что в Верхних казармах стену на спор кулаком проломил?

— Его да ещё троих ребят с ночного обхода как-то принесли холодными. В Серпном нашли, недалеко от Старой Храмовой.

— Ну?

— Подковы гну. У меня тесть в Серпном живёт. Так он мне тишком сказал, что видел он, как ребят порезали. Один малёк порезал, порогов двадцати, насвистывая. Потом из-за угла ещё трое детей вышли, да самая дохлая девчонка и сказала, что принят, мол. Такие вот крысята-шпана.

— И чем занимаются? — как-то безразлично спросил Ошта.

— Да всем по чуть, как обычно. Пылью3 торгуют, шёлком, людьми, кражи тоже. Заказы, вроде, берут. Осторожничают пока, видно, и сами не прочь, чтоб их пока шпаной считали.