О вере, неверии и сомнении - [15]

Духовного опыта было мало.

Итак, я ехал в академию с “простою” верой, но еще и с поклонением уму… Постепенно это скоро стало применяться… Но я могу считать, что до академии мною был пережит первый период веры, так называемой веры “простой”, “детской”, веры по доверию, по преданию.

Таков обычно путь каждого интеллигентного человека в его молодости. На смену ему придет другой.

+ + +

Насколько мы, студенты, мало интересовались подлинной религиозной жизнью, видно хотя бы из одного факта. Прошло 3 месяца. Мы успели обходить все музеи, театры, Публичную библиотеку (и то очень немногие – эту); прослушали профессоров и откинули их (ходило лишь по 2-3 официальных дежурных)… Наслушались всяких хоров. И не удосужились видеть славного, знаменитого на всю Русь, чтимого и за границей, великого молитвенника, чудотворца – о. Иоанна Кронштадтского

[23].

Разве это не плачевно?! Разве это не знамение хладности духа? Ну, хотя бы из любопытства – даже и этого не оказалось. И огромное большинство, за исключением, может быть, 5 или 10 процентов, так за 4 года обучения и не пожелали видеть его! И даже начальство и профессора никогда ни одним словом не обмолвились о нем… А нужно было его звать, умолять посетить нас… Ведь посещал же его народ ежедневно тысячами, стекавшимися из всей Руси великой в Кронштадт… Мы же, будущие пастыри, не интересовались. Стыд и позор! И в числе 2-3 человек мы, уже в ноябре, и то больше из любознательности, отправились в Кронштадт и видели этого духовного гиганта… Что это значит?

Церковь – высшие интеллигентные слои ее – не жили жизнью духа, а умствовали. Ну, а о. Иоанн… какой же, мол, ученый?… Он-не от науки; не интересен…

Но и наукой-то мы тоже не интересовались. Ничем особенно не интересовались: жизнь духовная глохла.

Вдумаешься – и жутко становится… А еще многие думают, что до революции все было будто бы прекрасно… Нет и нет! Столбы уже подгнили. Крыша еще держалась, а фундамент зашатался. И никакие подпорки не могли исправить нашего дома.

Один мой знакомый, потом занимавший очень высокий политический пост, М., говорил еще в 1910-х годах в СПб: “Если с Россией не случится какая-либо катастрофа, то все погибло…” И другой политик – писатель, б. революционер, Т.

[24], тоже записал в дневнике своем следующие слова о Церкви (1907 года): “Не отрадно и все касающееся России, и еще важнее Церкви. Поражены пастыри, обезумели овцы; и не видать, не чуется нигде Божия посланника на спасение наше… Если не будет бурного кризиса, революции – то будет медленное (курсив его) гниение. Не вижу данных на “мирное обновление”. Есть, может быть, шансы на усталость и разочарование всех и во всем. Отовсюду может возникнуть мирное прозябание и гниение… Но ведь это еще хуже, чем революция” (Красный архив, т. 61, с. 85).

“Господь нас покинул на произвол адским силам. Мы внутренне пали” (94)… Уже (!) “и о душе пора подумать”.

А то все прежде было не до этого… Другое всем представлялось важным: политика, материальное устройство, удовлетворение чувственных запросов, ну еще, может быть, науки, искусство… Это все называлось и было действительной жизнью…

А религия? Ну, разве же это “жизнь”? Даже неловко говорить “жизнь”… Ну, в лучшем случае сумма холодных догматов, ярлык верующего… Если и будет нам религия – жизнью,- то лишь “там”, на “небе”… А теперь? – теперь мы жили и живем всем, только не верою… “Еще не стары: еще не пора и о душе подумать”. А жизнь один же раз дается… Пользуйся же жизнью, всяк живущий. А другим и она уже прискучила. Духовенство же не могло влить в охладевающее тело огня живого; ибо и сами мы прохладно жили, не горели.

И в самом деле: ну зачем для меня нужна Пресвятая Троица? Есть ли у меня к Ней какое-либо живое отношение – или осталась лишь “признающая” вера? Зачем мне нужен Христос, воплотившийся Сын Божий? Есть у меня непосредственная живая связь с Ним?… Что такое благодать? Знаю ли я ее? Я слышал о ней; я “верю”, что она где-то есть; но не для меня… А я? – о, я, мы “сами” все “можем”, сами строим и свою личную жизнь, и общую, человеческую…

Я много раз задумывался именно над вопросом о благодати. Я в школах научен был знать об этом, что-де все доброе дается от благодати, от Св. Духа. Но откровенно здесь сознаюсь, что в глубине души не только не чувствовал этого, но даже, признаться, и не очень-то соглашался. Наоборот, как и все кругом, думал: человек сам все может.

В такой вере в “человека” построено было даже обучение наше – психологии, нравственному богословию… Все совершается естественными усилиями нашего ума и воли. Не только в психологических учебниках, но и в жизни не было места для вмешательства иной силы, благодатной…

Расстраивается жизнь государства? Ну, что же? Вот соберемся, раскинем умом, изобретем новые политические формы, и… поправим. Падает вера? Учебный комитет “предпишет” и укажет – и… поправится дело.

Патриотизм выдыхается? – Ну,… “как-нибудь” и тут “обойдется”.

Нравственность пала? Вот заведем общее образование: “наука спасет мир”, – сказал один ректор университета при открытии его. (А в это время нас, научников, уже выжимали со всей России большевики… И поделом!)