О вас, ребята - [46]

— Захарка! — раздался в тишине старушечий голос. — Хочешь у меня жить? Как-никак, а есть у нас общая кровинка… Я за домиком твоим присмотрю, а ты старость мою согреешь. Сироты мы теперь с тобой оба.

К Захарке подошла бабка Мотря, тронула его за рукав. Захарка вздрогнул, обвел запавшими глазами суровые насупленные лица колхозников. Никто не ответил на этот ищущий взгляд. И Захарка поплелся за Мотрей, приходившейся ему теткой.

— Хрен редьки не слаще! — буркнул кто-то в толпе. — Не в те руки идет парень!..

* * *

Бабка Мотря в колхозе не состояла, но и свое единоличное хозяйство не вела. Жила на том, что принесут люди. А несли ей всякое: и яйца, и масло, и цыплят, и деньги иногда давали. Все зависело от нужды, гнавшей колхозников к старухе. Если болезнь не очень забирала в свои цепкие лапы, то и платили умеренно. А когда тяжко приходилось человеку, — тут уж не жалели ничего.

Больница была далеко — семнадцать километров лесной дороги. Ветеринар жил чуть ближе. А бабка Мотря находилась под рукой. Шли к ней по старой памяти и «с животом», и «с головой». Вели коров, переставших давать молоко. Несли детей, пылавших простудным жаром.

Мотря никому не отказывала, бралась лечить всех и все. Она шептала непонятные заклинания. Водила крючковатым пальцем вокруг пупка больного или вокруг сучка на деревянной переборке. Давала питье или траву для настоя. Водила на озеро к «заветной» осине: одних — в полночь, других — на утренней зорьке, по росе.

Большинство людей выздоравливало. И коровы, хоть и не сразу, но постепенно опять начинали доиться. А если все же приходилось скотину резать, бабка сокрушенно говорила хозяйке:

— Сила силу ломит! Знать, вороги твои посильней меня будут! Погляди вокруг да приметь, кто на тебя косо смотрит. Приметишь, — мне легче будет в другой раз за тебя постоять.

Колхоз пытался бороться с бабкой. Однажды в село приехал лектор из районного центра. Собрались колхозники в большой избе-читальне, послушали, как он разоблачал всяких знахарей, колдунов, шептунов. Говорил он убедительно, доходчиво. Но вдруг пятилетний Мишук, который сидел на коленях у матери, икнул — звонко, на всю избу. Потом еще раз. Еще.

В избе засмеялись. Лектор, призывавший с любой болезнью обращаться к врачу, остановился. Мать Мишука зачем-то подула в открытый ротик мальчонки и сказала лектору:

— Хорошо вам про больницу соловьем заливаться! А мне? Где она, больница-то? Что я, с сынишкой на руках за семнадцать верст потащусь?

— В этом случае и без больницы обойтись можно, — спокойно ответил лектор.

Он взял со стола графин, налил в стакан воды и подошел к Мишуку.

— Выпей глоточек!

Мальчонка потянул губами воду, икнул, захлебнулся, закатился и посинел от безудержного кашля.

Лектор растерялся. Испуганная мать вскочила с Мишуком, заспешила в сени, выкрикивая на ходу:

— Чтоб вас разорвало! Лекари несчастные!..

Хлопнула дверь. Люди подбежали к открытым окнам. Женщина выскочила за калитку и растерянно остановилась, прижимая к себе Мишука. А он то кашлял, то икал залпами, и все его тельце так и дергалось.

Тут как раз подвернулась бабка Мотря. Женщина с радостным криком бросилась ей навстречу. Мишук увидел старуху, о которой ходили по селу страшные слухи, испугался и перестал икать.

Лектор еще пытался говорить что-то, но его уже не слушали. Вера в бабку Мотрю не только не поколебалась, но даже окрепла.

Вот у этой старухи и поселился Захарка — сын убитого кулака. Два дня мальчишка лежал на печи и хмуро смотрел в потолок, по которому сновали рыжие и черные тараканы. Бабка не тревожила его: молча подавала на печь миску с едой и краюху хлеба. На третий день она привела в избу покупателей богатого Захаркиного наследства, усадила их за стол, крикнула:

— Захарка! Слазь! Слово твое требуется…

Захарка слез. Тупо уставился на незнакомых людей.

Бабка объяснила ему:

— Продаем добро, твоим батькой, а моим двоюродным братцем нажитое… Подтверди, что согласив твое имеется.

Захарка неопределенно махнул рукой, но его заставили взять карандаш и нацарапать свою фамилию на бумаге.

— Та-а-ак! — удовлетворенно протянул один из покупателей. — Конец делу.

У мальчика слезы брызнули из глаз. Он прыгнул обратно на печку и с головой укрылся полушубком. Ему не было жалко ни дома, ни скотины, ни утвари. Слезы лились потому, что он почувствовал бесконечное одиночество.

* * *

Захарка почти не показывался на улице. После того, как разобрали и увезли его дом, односельчане и думать о мальчике перестали. Только председатель колхоза, посылая плотников ремонтировать скотный двор, обругал убитого кулака и невольно вспомнил про существование Захарки. Мальчишка, как невидимая заноза, беспокоил его. «Осатанел небось от злости! — думал председатель. — Возьмет да и подпустит куда-нибудь красного петуха!»

Но под этой думкой скрывалась другая, более глубокая и человечная. Понимал председатель, что жизнь у Захарки не сладкая, и ему было жаль мальчика. Разве он виноват, что родился в семье кулака? За что ему мучиться? Вырос бы — человеком стал, а у бабки Мотри человеком не вырастет…

Шел как-то председатель мимо избы-читальни, увидел на крыльце гурьбу мальчишек, и опять вспомнился ему Захарка.