О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения - [11]

В семь лет, проведенных нами в Новоголландии в Туле, мы коротко могли узнать нравы и обычаи ее жителей. Нам казалось, что в высшей степени бедность, здесь обитающая, о которой мы позволили себе сказать несколько горячих слов, способна на все незаконные приобретения, на все пороки, унижающие человечество, словом, мы полагали, основываясь на данных, что где бедность, там непременно должно быть и преступление. И мы грубо ошибались вместе с Монтеские и Беккарием. Опыт убедил нас в противном. В продолжение этого времени, мы не слыхали ни о каких происшествиях, влекущих за собой неприятные последствия, в чем и свидетельствуем положа руку на сердце, как это делали наши предки.

Несколько раз мы обращались с вопросами в Новоголландцам о том, что в их крае замечательного? Многие прикинулись, что нас не понимают, но некоторые простодушно вступили с нами в разговоры.

– Какая наша сторона, ваше высокоблагородие, сказал отставной солдат, застегивая крючки у своего воротника, сторона скучная, отдаленная, хуже иной деревни, хотя и населена добрыми людьми. У нас нет храма Божьего: в праздник негде помолиться. Иди за мост, к Николе за валом, а в водополье сиди как в осадной крепости…. Что у нас есть? Ни Фабрики, ни завода, ни трактира, ни харчевни, ни постоялого двора ничего этого у нас не имеется. В лавочке нашей, говорит моя хозяйка, хоть не покупай чаю, да и сахару тоже: пахнут камфарой, а иногда дёгтем. И всю съестную провизию приносят к нам из города. Что же касается до питейного, то здесь вино ледящее (при этом он поморщился), пиво хуже браги (тут он плюнул). Право, напрасно вы, ваше высокоблагородье, заехали в такую даль…. пропадете со скуки.

– Вашему высокоблагородию угодно знать, что у нас всего замечательнее? сказал другой отставной солдат, вытягиваясь и опуская руки по швам. По-моему так вот этот домишка, говорил он, указывая на что-то такое, похожее на избу-верхоглядку, потому что она наклонилась на двор. В нем жил тот инвалид, теперь уже умерший, о котором рассказывают вот какое приключение: В каком-то сражении один кавалерийский полк Наполеоновой гвардии сделал вид, что он намерен идти в атаку на батарею нашу, находившуюся под прикрытием трех эскадронов улан. Пехотный генерал, командовавший батареей, приказал отогнать Французов гранатами. Бомбардир тот самый, о котором мы докладываем в. в., отвечал генералу, что, по случаю проливных дождей, артиллерийские снаряды отсырели, и не могут с успехом действовать по неприятелю. «Какой вздор! вскричал генерал, заряжать гранатами». Тут бомбардир подошел к своему начальнику, достал из сумы картуз, вынул из него гранату, и приставив горящий фитиль к ее отверстию, наполненному, как известно, бранскугельным составом», хладнокровно сказал: «Извольте сами посмотреть, ваше превосходительство, состав, отсырел?» – Генерал также равнодушно, вынув изо рта дымящуюся сигару, которую курил, и, отряхнув с нее пепел, повторил тот же опыт над гранатою. Все окаменели от страха, ожидая каждую секунду ее воспламенения. Да, отвечал генерал, продолжая курить сигару, гранаты не годятся; так катайте французов ядрами».

– Если это приключение вам полюбилось, барин, произнес один из туземцев Новоголландии, посмотрев на нас с комическою важностью, так уж послушайте и другой.

«Покойники старики наши рассказывали, начал говорить он, плотно запахнувши свою синюю свиту, что у нас здесь жил казначей, а когда именно не известно, да и на прозвище не взыщите, не помню. Этот казначей был человек, знаете, честный, справедливый, богобоязливый, предобрейшая душа, да такой честный, что прослужив почти тридцать лет и пересчитав миллионы, к рукам его, видно, не прилипали ни серебро, ни золото, ни царская бумажечки. Граждане почитали, чествовали его, а начальство награждало денежными подарками, а потом, и кавалерию повесило ему в петлицу. Ранним утром, ходил он, бывало, к своей должности, и когда встречался со знакомыми на улице, то первый снимал шляпу или теплый картуз, снимет да и поклонится. Поклонившись, он всегда уж называл того, с кем встречался, по имени и по отчеству. «Здравствуйте!» скажет, такой-то или такая-то. И когда придет в казначейство, то и засядет за стол, и просидит себе, сердечный, все указные часы почти не сходя с места. Возвратившись домой, он выпивал большую рюмку настойки, потом обедал, потом отдыхал, вставши казначей опять шел к своей должности…. Такой неугомонный был он на службу, что невольно заботился и о домашних своих делишках, которые исправляла жена его. И то молвить: ведь хозяйство дело бабье, а оно брело у ней на порядках. Правда, ничего не было у них лишнего, за то ни в чем не было и недостатка.

Благодарили они, оба, Господа Бога и Святых Его угодников, и жили во всяком довольстве. В тридцать лет, барин, много воды утечет, много хлеба съест народ православный, да уж и имущества-то прибавится не мало, если берегут копейку на черный день, завязывая ее в три узелочка. Потовыми трудами и бережливостью казначей наш накопил, сказывают, тысяч с десяток рублей, из которых ни один рубль не наводил краски на лицо его, а на совесть раскаяния. Хотя в нашем крае, нам известно, нет почти таких озорников, которые днем засматриваются на чужбину, примечая, где плохо лежит, а ночью таскаются и обижают добрых людей, да все-таки, знаете, как-то жутко держать дома такую охапку денег. Узнают об них заупские Черкесы, думал казначей (Новоголландцы действительно называют Черкесами – оружейников), так и поминай как звали мой капиталец. Долго думал он думу крепкую: куда бы ему пристроить свои денежки. Неравен случай: от лихого человека еще остеречься можно, а от пожара кто остережется? Наконец казначей наш ради безопасности решился спрятать от дурного глаза сундучок свой в подвал казначейства. Там, думал он, никто и никогда не похитит его капиталец. Вздумано, сделано. Он успокоился, на душе у него повеселело. Прошло года полтора, казначея схватила какая-то немощь, он заболел, слег в постель…. И вот новый начальник его, (видно был он человек, как бы вам сказать, бессовестный, бесстыдный), увидал от кого-то, что в казначействе хранятся собственные деньги казначея. И корысть укусила его в сердце, а сатана шепнул ему в уши: возьми! В один день, когда свидетельствовали казну, которая всегда оказывалась в наличности до полушки, этот злой начальник ни с того, ни с сего вдруг отрешил казначея от должности…. Чиновник, который принял ключи от подвала казначейства, улучив время, разломал дно у сундука, вынул из него известный вам капиталец, и доставил его своему начальнику. Недолго жил после этой оказии казначей: он умер, бедняжка, с горя. Но и губителей, его покарал Всемогущий: начальника, за какое-то лихоимство, удалили от службы с позором, а чиновника за такие же грехи сослали в Сибирь на вечные времена…».