О теле души - [5]

– Ты это серьезно?

– Да. Серьезно. Я давно хотела тебя спросить, но все времени не было…

– Тогда слушай. Лекцию небольшую тебе прочитаю… Сейчас считается доказанным, что когнитивные и ментальные характеристики генетически запрограммированы. Но личные особенности лежат в довольно широком пределе и определяются вариантами генов. И частота встречаемости в популяциях определенных вариантов генов…

– Попроще, – попросила Зарифа очень тихо.

– Я постараюсь попроще. Наиболее часто встречающиеся поведенческие аллели, то есть варианты одного и того же гена, в популяции определяют то, что называется национальным характером.

– Еще проще, пожалуйста. Мне важно это понять…

Женя помолчала и снова взмолилась к небесам со всей силой загнанного в тупик человека.

– Ну, вот пример: сравнительно недавно обнаружили, что существуют гены, определяющие воинственность и миролюбие. Считается, что самый миролюбивый народ – бушмены племени канг-сан в Южной Африке, а самый воинственный – индейцы Южной Америки из племени яномамо. Оказалось, что в одном гене у индейцев, в отличие от бушменов, есть мутация 7R, именно она и делает их такими воинственными и агрессивными…

– Женька, ты мне про армян и азербайджанцев расскажи… про индейцев не хочу.

Поток прохладного воздуха от кондиционера шел прямо Жене в шею, но она почувствовала, что ее обдало жаром.

– Понимаешь, кроме чисто генетических факторов, есть еще и этнографические, исторические, но именно наиболее часто встречающиеся в популяции поведенческие аллели характеризуют то, что принято называть национальным характером, или этнопсихологическими особенностями…

– Тьфу ты, – выругалась Зарифа, и голос ее прозвучал вполне энергично, – ты объясни, почему нельзя усадить за один стол армян и азербайджанцев?

– Это вопрос не генетики, это вопрос социокультурный, я думаю…

– Опять ты не можешь дать мне толковый ответ. Садись, двойка. Тогда скажи мне по-честному: я – хороший человек?

Женя на минуту задумалась: она Зарифу любила, но знала, что Зарифа человек разнообразный, иногда хороший, даже очень хороший, а иногда… ой-ёй-ёй…

Зарифа лежала с закрытыми глазами, широкая, плоская, и ждала ответа.

– Ты очень хороший человек… – сказала тихо Женя и подумала: «Как много на свете людей, которые с этим не согласились бы…»

– Ладно, иди, – открыла глаза, с усилием поймала взглядом Женьку. – Спасибо, что приехала, – сказала недовольным и невнятным голосом.

Женя вышла в коридор, махнула рукой, и в палату гуськом, на цыпочках вошли Муся, Катя и нанятая медсестра. Медсестра взглянула на монитор, который висел на стене, потрогала Зарифу за руку. Рука лежала мягко и безответно. Зарифа полностью отключилась.

Женя плакала в коридоре.

Той же ночью Зарифа умерла. Муся сидела возле нее до последней минуты. Там же был врач, который смотрел больше на монитор, чем на уходящую больную. Редко подрагивающая линия на мониторе сошла на нет, и Зарифы не стало.

Муся не плакала. Она до утра просидела возле Зарифы и говорила ей что-то, что не успела сказать за семнадцать лет их совместной жизни. Утром Мусю отвезли домой. Только вошли в дом, позвонила армянская колдунья, которая должна была обеспечить замену. Колдунья узнала о смерти Зарифы по своим сверхъестественным каналам связи.

– Слушай меня, Анаид, – сказала колдунья Маргарита, единственная, кто называл Мусю старым именем. – Не разрешили нам того, о чем ты просила. Там протокол не меняют. Позвони через неделю, я тебе одну важную вещь скажу. Не сейчас. Велели хоронить ее по-христиански…

– Марго, как это – по-христиански? Она же некрещеная. Ислам у них…

– Не знаю. Мне так было сказано. Я только передаю. Панихиду чтобы отслужили…

Что Мусе делать дальше, на то была инструкция, лежащая в конверте, на котором было написано крупным Зарифиным почерком: «Вскрыть после моей смерти». Муся вскрыла, прочитала инструкцию и принялась выполнять. Вынула из шкафа вешалку, на которую Зарифа перед последним уходом в больницу повесила костюм для похорон. Его пошили в Милане во время ее последней поездки в Италию у модной портнихи. Он был белый, с густой золотой вышивкой по вороту и рукавам, и золотой шарф к нему, и туфли золотые, без задников. Все было новенькое, ненадеванное, как и полагается. В отдельном мешочке, висящем на той же вешалке, лежало белое льняное белье.

Дальше написано было про какой-то ковер, который, если брат его привезет, надо положить на гроб при прощании. И что проводить прощание надо у них дома, в зале. И в какой ресторан пойти после похорон. И что надо кремировать, а когда получат урну, то пепел развеять над морем. И еще про завещание, в котором все описано и расписано, и где оно лежит.

Смущало Мусю только колдуньино распоряжение про панихиду. Спросить ей было теперь некого. Задала этот вопрос про себя Зарифе, но ответа никакого не получила.

«Не хочет», – поняла Муся.

На другое утро на рассвете привезли домой гроб.

Муся, третью ночь не спавшая, села в кресло в зале, возле закрытого гроба, и отключилась.

Прощание было назначено на десять утра. Женя с утра расставляла цветы по дому, ходила как тень…

В восемь часов прилетел из Лондона Ашотик, Мусин племянник. Он был хрупкий восточный человек с большими математическими способностями и малой пробивной силой – Зарифа тянула его с малых лет, и теперь из него получился слегка медлительный, но надежный топ-менеджер. Муся обняла племянника: