О смысле жизни - [9]

— Во блаженномъ успеніи вѣчный покой.

Повторилъ тихо:

— Вѣчный покой. И это? утѣшеніе?

— Утѣшаю, чѣмъ могу,? сказала она, улыбаясь все тою же неподвижною, кроткою улыбкою»…

Такъ же утѣшаетъ самъ себя, утѣшаетъ всѣхъ насъ и Ѳедоръ Сологубъ. Конечно, онъ не могъ не видѣть, что отвѣтить словомъ смерть на вопросы о смыслѣ жизни? значитъ не отвѣтить на нихъ совершенно; но какъ отвѣтить иначе и что дѣлать? онъ не знаетъ.

«Если бы я зналъ!? говоритъ онъ устами героя романа „Тяжелые сны“, учителя Логина:? а то я какъ-то запутался въ своихъ отношеніяхъ къ людямъ и себѣ. Свѣточа у меня нѣтъ….. Мнѣ жизнь страшна»… «А чѣмъ страшна жизнь?»? спрашиваетъ его Нюта, и слышитъ въ отвѣтъ: «мертва она слишкомъ! Не столько живемъ, сколько играемъ. Живые люди гибнутъ, а мертвецы хоронятъ своихъ мертвецовъ»… Жизнь страшна, такъ какъ нѣтъ свѣточа, который освѣщалъ бы ея тьму; а безъ этого свѣточа Коля не въ силахъ противостоять Ванѣ и противиться великому искушенію смерти; красота жизни блекнетъ передъ нелѣпостью жизни. И однако красота эта настолько велика, что ею иногда въ Ѳ. Сологубѣ Коля побѣждаетъ Ваню. Непосредственно за «Жаломъ Смерти» слѣдуетъ прелестный и нѣжный разсказъ «Землѣ земное», въ которомъ Саша и преодолѣваетъ смерть и не кончаетъ безуміемъ. Кстати замѣтить, во всѣхъ этихъ разсказахъ Ѳ. Сологуба главныя дѣйствующія лица? дѣти; авторъ точно намѣренно ограничиваетъ этимъ кругомъ область своего художественнаго творчества, подобно тому какъ Иванъ Карамазовъ этимъ же крутомъ очерчивалъ свои этическіе вопросы. И причина? та же самая. Нелѣпость, безсмысленность жизни, ея зло, ея ужасъ должны ярче быть видны на дѣтяхъ, которыя еще, говоря словами Карамазова, яблока не съѣли и пока ни въ чемъ не виноваты. Ни въ чемъ не виноватъ и Саша? и однако непонятный страхъ жизни уже сдавливаетъ его сердце: «почему? онъ не зналъ, не могъ понять, и все чаще томился»… Это неосознанное чувство онъ не можетъ, онъ не умѣеть перевести въ сознаніе; отсюда его поиски «страшнаго» въ мірѣ духовномъ и тѣлесномъ. Онъ ждетъ страха, идя ночью на кладбище: «Саша медленно шелъ по дорогѣ вдоль рѣки, озирался вокругъ и ждалъ, когда будетъ страшное… Онъ ждалъ страха, да уже и хотѣлъ его, что дальше, то сильнѣе, и напрасно: страха не было»… Онъ чувствуетъ, что окружающая его реальность «страшнѣе» всякихъ призраковъ. «Нетерпѣливое ожиданіе страха усиливалось… И гдѣ же страхъ? Саша проходилъ между крестами и могилами, между кустами и деревьями. Подъ землею, онъ зналъ, лежали, истлѣвая, покойники: что ни крестъ, то внизу, подъ могильною насыпью, трупъ, зловонный, отвратительный. Но гдѣ же страхъ?.. И почувствовалъ Саша, что эта нѣмая и загадочная природа была бы для него страшнѣе замогильныхъ призраковъ, если бы въ немъ былъ страхъ»… И здѣсь за Сашей опять стоитъ самъ Ѳ. Сологубъ, съ той только разницей, что вмѣсто условнаго «если бы», онъ прямо говоритъ: «мнѣ страшно»…

Твоихъ нѣмыхъ угрозъ, суровая природа,

Никакъ я не пойму.

Отъ чахлой жизни жду блаженнаго отхода

Къ покою твоему.

И каждый день меня къ могилѣ приближаетъ,

Я каждой ночи радъ,?

Но душу робкую безсмысленно пугаетъ

Твой неподвижный взглядъ.

Здѣсь уже нѣтъ никакихъ «если бы», здѣсь окружающая реальность пугаетъ поэта своею безсмысленностью. И хотя надъ Сашей эти страхи безсильны, но все же «тоска томила его»… Безсиленъ надъ нимъ и страхъ физическихъ мученій, которыхъ онъ такъ настойчиво добивался; испытавъ ихъ, онъ думаетъ: «проходитъ боль? и уже не страшно. Нестерпимая, но проходящая, да она и вовсе не страшна»… Такъ онъ «испыталъ и тѣлесныя мученія, но и въ нихъ не было побѣждающаго страха». Нѣтъ ничего страшнаго, не страшна и шишига лѣсная, круглая, толстая, вся слизкая, съ головой какъ у жабы; если бы такая шишига была и Саша ее увидѣлъ, то? «чего ужасаться! Да вотъ и эта стѣна страшнѣе шишиги», отвѣчаетъ Саша. Нѣтъ ничего страшнаго, не страшна и смерть-освободительница, ибо все одинаково безцѣльно, безсмысленно, никчемно. «Саша чувствовалъ, что все умретъ, что все равно-ненужно и что такъ это и должно быть. Покорная грусть овладѣла его мыслями. Онъ думалъ: „устанешь? спать хочешь, а жить устанешь? умереть захочешь. Вотъ и ольха устанетъ стоять, да и свалится“. И явственно пробуждалось въ его душевной глубинѣ то истинно-земное, чтó роднило его съ прахомъ и отъ чего страхъ не имѣлъ надъ нимъ власти…» Все умретъ, все равно-ненужно; «но неужели суждено человѣку не узнать здѣсь правды? Гдѣ-то есть правда, къ чему-то идетъ все, что есть въ мірѣ»… Но правда эта, говоря словами Ивана Карамазова? не отъ міра сего: не нашелъ этой правды никто, не найдетъ ее и Саша, ибо правда эта? миражъ, обманчивая тѣнь, ея нѣтъ въ мірѣ. Въ этомъ сознаніи? то жало смерти, которое погубило Володю, Сережу, Колю, Ваню и еще многихъ другихъ, цѣлую серію сологубовскихъ героевъ-дѣтей; Саша первый вырвалъ это жало, преодолѣлъ искушеніе смерти. «Весь дрожа, томимый таинственнымъ страхомъ, онъ всталъ и пошелъ… къ жизни земной пошелъ онъ, въ путь истомный и смерт-ный». Преодолѣвъ мечту о смерти, онъ впервые испытываетъ неизвѣстный ему раньше томительный страхъ, страхъ передъ жизнью, въ которую ему теперь приходится вступать.