О смысле жизни - [8]

Въ райскихъ обителяхъ? блескъ и сіянье:

Праведныхъ женъ и мужей одѣянье

Все въ драгоцѣнныхъ камняхъ.

Эти алмазы и эти рубины

Скованы въ небѣ изъ дольной кручины,?

Слезы и кровь въ ихъ огняхъ.

Ангелъ хранитель!

Куешь ты прилежно

Слезы и кровь,?

Ахъ, отдохни ты порой безмятежно,

Царскій вѣнецъ не всегда мнѣ готовь.

Меньше алмазовъ въ обителяхъ рая,

Ангелъ, повѣрь, мнѣ не стыдъ:

Бѣдную душу недоля земная

Каждою лишней слезою томитъ.

Здѣсь мы имѣемъ передъ собою хотя и не почтительнѣйшее возвращеніе билета Господу Богу на право входа въ міровую гармонію, но во всякомъ случаѣ уже проблески сознанія, что не по карману намъ платить за входъ въ эту гармонію, за всѣ эти алмазы и рубины человѣческихъ слезъ и человѣческой крови. Отсюда только одинъ шагъ до возвращенія къ старому признанію человѣческой жизни діаволовымъ водевилемъ, къ совершенному разрыву съ Богомъ.«…На самомъ дѣлѣ ничего нѣтъ, обманъ одинъ. Подумай самъ, если бы все это было въ самомъ дѣлѣ, такъ развѣ люди умирали бы? Развѣ можно было бы умереть? Все здѣсь уходитъ, исчезаетъ, какъ привидѣніе»,? такъ въ сологубовскомъ разсказѣ «Жало смерти» одинъ мальчикъ подговариваетъ другого къ самоубійству. Все обманъ, реальны только страданія и обиды, къ которымъ привыкнуть нельзя. «Ваня говорилъ, а Коля смотрѣлъ на него довѣрчивыми, покорными глазами. И обиды, о которыхъ говорилъ Ваня, больно мучили его, больнѣе, чѣмъ если бы это были его собственныя обиды. И не все ли равно, чьи обиды!..» Да, все равно чьи обиды: вотъ почему мы и страдаемъ мучительно и за затравленнаго псами ребенка, и за того «блѣднаго отрока», котораго «мать съ отцомъ замучили», и за Ваню, и за Колю; вотъ почему мы остаемся вполнѣ равнодушны къ дыму благоуханій и ангельскимъ ликамъ. И Ѳ. Сологубъ самъ, наконецъ, отказывается объяснять и оправдывать человѣческую жизнь дымомъ благоуханій и божественнымъ соизволеніемъ; онъ стоитъ за спиной Вани и подсказываетъ ему свои слова отрицанія.«…Колѣ захотѣлось вдругъ возразить ему такъ, чтобы это было послѣднее и сильное слово. Вѣчно-радостное и успокоительное чувство осѣнило его. Онъ поднялъ на Ваню повеселѣлые глаза и сказалъ нѣжно-звенящимъ голосомъ:? А Богъ?? Ваня повернулся къ нему, усмѣхнулся, и Колѣ опять стало страшно. Прозрачные Ванины глаза зажглись недѣтскою злобою. Онъ сказалъ тихо и угрюмо:? А Бога нѣтъ. А и есть? нуженъ ты ему очень. Упадешь нечаянно въ воду, Богъ и не подумаетъ спасти.? Коля, блѣдный, слушалъ его въ ужасѣ»… Бога нѣтъ. Ойле нѣтъ. Нѣтъ и не надо ничего за предѣлами человѣческой жизни,? говоритъ Ѳ. Сологубъ устами Вани, и повторяетъ неоднократно оть себя:

Я воскресенья не хочу,

И мнѣ совсѣмъ не надо рая,?

Не опечалюсь, умирая,

И никуда я не взлечу…

Никуда? значитъ и мечта объ Ойле перестала уже тешить поэта…

IV

Коля и Ваня? это двѣ стороны души одного Ѳ. Сологуба. Борьба шуйцы съ десницей? очень это истрепанная, съ легкой руки Михайловскаго, фраза; однако и само явленіе, характеризуемое ею, старо, какъ человѣчество. Повторяется оно и у Ѳ. Сологуба. «Красивое мѣстечко», нѣжно-звенящимъ голоскомъ говоритъ Коля. «Что красиваго?» хмуро возражаетъ Ваня. Коля видитъ за рѣкой красивый обрывъ; въ лѣсу такъ славно пахнетъ смолой; бѣлка такъ ловко карабкается на сосну; передъ ними лежитъ такой красивый лугъ… Но вода подмоетъ, обрывъ обвалится,? слышимъ мы отвѣты Вани:? въ лѣсу пахнетъ «шкипидаромъ»; подъ кустомъ лежитъ дохлая ворона, а на лугу коровы нагадили… Коля? это тотъ Ѳ. Сологубъ, который самъ говорить о себѣ: «и промечтаю до конца, и мирно улыбаясь жизни уйду… въ чертоги мудраго отца»; это тотъ Ѳ. Сологубъ, который нѣжно-звенящимъ голосомъ мечтаетъ вслухъ о «блаженномъ краѣ вѣчной красоты», объ Ойле, освещаемой лучами Маира, объ ангельскихъ ликахъ и дымѣ благоуханій; Ваня? это тотъ Ѳ. Сологубъ, который самъ не знаетъ, «для чего и чѣмъ живетъ», который усталъ преслѣдовать цѣли, который созрѣлъ для могилы и для котораго «вся жизнь, весь міръ? игра безъ цѣли: не надо жить!..» Въ Ѳ. Сологубѣ Коля пробуетъ иногда протестовать, старается сказать нѣжно-звенящимъ голосомъ «послѣднее и сильное слово:…? А Богъ?..» Но побѣждаетъ въ немъ всегда Ваня со своимъ негодующимъ отрицаніемъ: «А Бога нѣтъ. А и есть? нуженъ ты ему очень»… И Ваня не можетъ не побѣдить, такъ какъ Коля, со своими мечтами объ Ойле, безсиленъ оправдать ту жизнь, слезы и кровь которой понятны только послѣ своего превращенія въ алмазы и рубины райскихъ обителей… Но алмазы и рубины эти? поистинѣ камни, которые намъ хотятъ подать вмѣсто хлѣба…

Ваня побѣдилъ. Это значитъ, что попытка Ѳ. Сологуба увѣровать въ «Святой Ерусалимъ», увидѣть цѣль и смыслъ существованія въ будущемъ или даже въ мірѣ трансцендентнаго? закончилась неудачей и возвращеніемъ къ прежнему холодному отчаянью. На этой почвѣ возникъ тотъ страхъ жизни, который окрасилъ собою почти все творчество Ѳ. Сологуба и сдѣлалъ послѣдняго ближайшимъ въ этомъ отношеніи преемникомъ Чехова. Въ жизни нѣтъ смысла, въ жизни нѣтъ цѣли, а значитъ жизнь страшна, какъ бы ни была она подчасъ прекрасна; жизнь страшна, потому что она заперта въ безсмысленныхъ стѣнахъ, потому что вся она? только безсмысленное мельканіе тѣней по стѣнѣ. Еще въ первой книгѣ своихъ стиховъ Ѳ. Сологубъ почувст-вовалъ этотъ страхъ жизни, прибѣжищемъ отъ котораго можетъ быть только смерть (см. его стихотворенія «Печалью безсонной», «Навѣкъ налаженъ въ рамкахъ тѣсныхъ», «Я ждалъ, что вспыхнетъ впереди» и др.); во второй книгѣ стиховъ и разсказовъ этому чувству посвященъ рядъ стихотвореній и разсказъ «Къ звѣздамъ». Звѣзды для Сережи въ этомъ разсказѣ? то же, чѣмъ для Володи были тѣни: къ нимъ онъ бѣжитъ отъ туск-лой, сѣрой, безсмысленной жизни, отъ тѣсныхъ стѣнъ, гдѣ онъ тоскуетъ среди удобной и дорогой мебели, гдѣ все прилично и надоѣдливо. Ему обидна чужая боль, какъ Колѣ были больны чужія обиды («и не все ли равно, чьи обиды!»); въ сновидѣніяхъ онъ переносится въ другой чудный міръ, гдѣ летаютъ мудрыя птицы и проходятъ мудрые, невиданные на землѣ звѣри, гдѣ все такъ ясно и осмысленно; на яву его терзаетъ пошлость жизни, отъ которой ему становится страшно. Страшно все обыденное, дѣйствительность страшна, какъ страшенъ тотъ домъ, въ которомъ живетъ Сережа: «Сережа почувствовалъ, что страшно туда идти, страшно даже смотрѣть туда»… Выхода нѣтъ: есть только безуміе и смерть. Первое было удѣломъ Володи («Тѣни»), вторая избавляетъ Сережу отъ страшной обыденной жизни. И во второй книгѣ стиховъ, которая идетъ непосредственно вслѣдъ за этимъ разсказомъ, Ѳ. Сологубъ много разъ варьи-руетъ эту же тему? «какъ не нуженъ мнѣ міръ и постылъ», «какъ мнѣ трудно идти», «какъ мнѣ страшно»…; остается ждать только смерти избавительницы и надѣяться на то, что «мы потонемъ во тьмѣ безотвѣтной»; поэту «блестящими лучами улыбается смерть», для него «есть блаженство одно: сномъ безгрезнымъ забыться навсегда? умереть»…, ибо «неизбѣжная могила не обманетъ лишь одна» (см. еще позднѣйшія стихотворенія: «Вѣсти объ отчизнѣ», «О, владычица смерть» и др.). Смысла же жизни нѣтъ? ни до смерти, ни послѣ смерти. «Если и до звѣздъ вознесется трепетъ моей души и въ далекихъ мірахъ зажжетъ неутоляемую жажду и восторгъ бытія? мнѣ-то что? (такъ спрашиваетъ у своей „смерти“ герой одного изъ позднѣйшихъ сологубовскихъ разсказовъ: „Смерть по объявленію“). Истлѣвая, истлѣю здѣсь, въ страшной могилѣ, куда меня зароютъ зачѣмъ-то равнодушные люди. Что же мнѣ въ краснорѣчіи твоихъ обѣщаній, что мнѣ? что мнѣ? скажи. Сказала, улыбаясь кротко: