О смелых и отважных - [29]

Юрий ничего не замечал вокруг. Бодро размахивая руками, он быстро шел впереди Глебки. Заплечный мешок с остатками деревенского продовольствия весело елозил по спине. Юрий торопился домой.

Глебка шагал сзади и со страхом думал о той минуте, когда он переступит порог чужого дома. Как это произойдет? Что скажут родители Юрия, узнав, что какой-то незнакомый мальчишка пришел с сыном и пришел не на часок, не в гости, а навсегда?…

Глебка волновался бы меньше, если бы его вели в простую рабочую семью, в какой-нибудь захудалый домишко на окраине города, а не на Невский проспект, в квартиру из трех комнат. И отец у Юрия не столяр, не слесарь, а художник. Живых художников Глебка еще не видел ни разу и особого доверия к ним не чувствовал. Рисовать — это, конечно, хорошо, а как у художников насчет Советской власти?…

«Сдурил, наверно! — тоскливо подумал Глебка, глядя на мешок Юрия. — Жил бы с Дубком, и никаких художников!»

Матрос с грубоватой нежностью относился к осиротевшему мальчишке и был бы рад усыновить его. Глебка понимал это, но его пугало одиночество. Дубок не скрывал, что жизнь у него, как он говорил, беспричальная. Выполнил одно задание — получай другое. Вернулся с хлебом — поезжай за углем. И хлеб, и топливо часто добывались с боем. И Дубок предупредил Глебку что брать его с собой не будет. Вот этого и побоялся Глебка. Опять оставаться одному! Нет, лучше с Юрием!…

Только бы поскорее дойти до его дома, чтобы кончилась мучительная неизвестность. Верил Глебка, что все решится в первые же минуты. Один взгляд, одно слово — и все будет ясно: либо он останется в новой семье, либо побежит обратно, к Дубку, пока тот еще на мельнице.

— Скоро? — спросил Глебка.

— Скоро! Скоро! — ответил Юрий и пошел еще быстрее. — Сейчас выйдем к Лавре и свернем на Невский. Мы как раз к завтраку явимся! Но мама нас за стол не пустит, пока мы не вымоемся с ног до головы.

— А кто она?

— Мама?

— Ну да!

Юрий удивился.

— Я разве не говорил?… Мама у меня — искусствовед! Она еще до революции печаталась в толстых журналах. У нее целый альбом вырезок.

Глебка замолчал. Разговор про Юрину маму, которая печаталась до революции, насторожил его. Про кого до революции писали в газетах и журналах? Известно, про кого: про царя, про помещиков и капиталистов! Про них она, что ли, писала? И что это вобще такое — искусствовед?

Все это показалось Глебке подозрительным, враждебным, но он продолжал идти за Юрием, хотя теперь был уверен, что вернется к Дубку. Придет, посмотрит на Юриных родителей, скажет пару крепких слов и — до свиданья! Мне с вами не по дороге!

— Смотри! Наши окна! — воскликнул Юрий. — На втором этаже!

Он схватил Глебку за руку и потащил за собой.

Лестница была широкая, некрутая. Дверь высокая, крепкая. А слева ярко поблескивала медная ручка звонка. Настоящая буржуйская ручка, как определил насупившийся Глебка.

— Прихорошись! — сказал Юрий и поправил шапку на Глебкиной голове, одернул куртку. — Мама аккуратность любит.

Потом он широко, счастливо улыбнулся и потянул за медную ручку звонка.

Секунды тянулись бесконечно долго. Особенно для Глебки.

— Дергай еще! — хрипло сказал он.

— У нас так не делают. Это невежливо, — возразил Юрий, влюбленно и выжидательно глядя на дверь.

Наконец щелкнул замок, и она открылась.

Глебка увидел молодую женщину в кофточке с закатанными по локоть рукавами, в переднике, забрызганном мыльной пеной. Распаренной от стирки рукой она смахнула со лба прядь волос и равнодушно смотрела на мальчишек.

— Чего вам? Что стоите, как каменные?

Из квартиры донесся визгливый плач ребенка. Сзади показалась вторая женщина — постарше и повыше, с тонкой морщинистой шеей.

— Кто там еще? — спросила она недовольно.

— Немые какие-то! — ответила первая женщина.

Юрий и в самом деле был похож на немого. Улыбка еще не успела сойти с его губ, но она стала вымученной, неживой, как на плохой маске. В глазах проступила боль и тревога.

— А где же, — дрожащим голосом спросил он, — папа и мама?

— Ты спутал что-то, — сказала женщина. — На другую лестницу забежал.

— Как же на другую? — чуть не плача, произнес Юрий. — Вы, вероятно, шутите? Вот же наша вешалка!

Он рукой показал на развесистые оленьи рога на стене в прихожей.

Женщины переглянулись. Та, которая постарше, решительно взяла молодую за плечо, отодвинула ее в прихожую и вышла к мальчишкам, прикрыв за собой дверь. С опаской посмотрела она вверх на лестницу, вниз и спросила шепотом у Юрия, кивнув на Глебку:

— А это кто с тобой?

— Это… б-брат.

Женщина долго рассматривала мальчишек, покачивала головой, вздыхала, будто раздумывала, как поступить с ними. А они стояли оглушенные, ничего не понимающие. Оба чувствовали: произошла какая-то беда, и оба боялись спросить, что же случилось.

— Господи! — прошептала женщина. — Дети-то не виноваты!

Видно было, что она спорит сама с собой, борется с каким-то своим первоначальным решением.

— Идите с богом! — тихо сказала она. — И никого ни о чем не спрашивайте. Берегитесь!… Забрали ваших родителей… Ночью, говорят… И вещи потом вывезли. Все, только рога на стене забыли.

— Кто забрал? — вырвалось у Юрия. — Куда?