О сеньоре Красная Борода, рыцаре, влекомом сокровищем, но не обретшем оное - [13]

. Понятно, что в бешеной погоне за самым счастливым счастьем мир, излучающий энергию силы и власти, использовал бы все возможности, чтобы завоевать недостающее звено. Но этот мир проходит сквозь мир, напоенный медом поэзии, как тень от облака сквозь пейзаж. Священный сосуд нельзя взять силой, он достигается только духовным ученичеством. Там, где вожделеют власти, — возникает кольцо. Или меч. Тем, кто заслуживает совершенства, как высшая награда даруется сосуд. Он не может завоевать мир. Это мир, смирившись и прозрев, может обрести его. В одном из сказаний артуровского цикла есть версия, что медом поэзии владел Мерлин. Могущество императора и мудрость волшебника, воссоединенное сокровище — вот идеал совершенства мира. Гармония хаоса низа и космоса наверху. Жизнетворное единство корней и кроны, возвращение альвов на пир к Одину. Для эпоса германцев и скандинавов это — Идавалльр, обитель богов в Золотом веке. Для христианина — Царствие Небесное на земле. Для всего совокупного человечества — обретенный Золотой век, не помнимый уже, но незабываемый. Однако ж история показывает, что разъединенные половины клада далеки друг от друга. Тень реального мира, в котором востребовано исключительно кольцо, все больше наползает на родину души, о которой с непонятной для большинства ностальгией писал еще фон Эшенбах, а за ним и многие истинные поэты.

Сын Барбароссы, Фридрих Швабский, довез тело императора до Антиохии. Из-за страшной жары к повозке с телом старались не приближаться. Церемония отпевания в местной церкви св. Петра была очень немногочисленной: войско практически полностью разбрелось. Если учесть, что сам Фридрих Швабский вскоре умер от чумы, то свидетелей погребения Барбароссы практически не было… Вполне возможно, что император Фридрих, повинуясь странной судьбе, сотканной из реальности и легенды, действительно спит в горах Гарца. Не стоит прерывать тяжкую его грезу. Это не даст ничего нового — ни нового века, ни просветления, ни восторга. Опять до боли знакомое — политика, кровь, насилие, сумрачная ярость, жестокая справедливость. Лучше оставить Красную Бороду. Пока рядом не окажется просветленного поэта или вдохновенного мудреца, держащего сосуд с медом поэзии. Сосуд, который по глупости отбросили из груд драгоценностей славные парни, лихо завладевшие кладом.

Напоследок я хочу напомнить, с чего начиналась наша попытка куртуазного романа: с отсылки к другому роману той эпохи, к роману Кретьена де Труа из артуровского цикла. До сегодняшнего дня на страницах средневековой литературы спят, дожидаясь волшебного часа пробуждения, три персонажа: король Артур, волшебник Мерлин и император Фридрих Барбаросса. Только два первых героя навсегда связаны в мифологическом сознании со светоносной субстанцией Грааля, а немецкий император — с золотом Нибелунгов. Возможно, что к мрачному инфернальному низу император приговорен культурой по ошибке — в силу неправильного толкования «пророчества Гамалиона»: «Золото выйдет из горы». Если мы попытаемся разобраться, что же за золото таит в себе камень и в чем тогда смысл появления в мире сокровища, — мы не оживим впавшего в ошибку истории и в плен власти императора, но посочувствуем ему напоследок.

В XII веке наравне с модой на куртуазию возобновился интерес к древней мистической науке — алхимии. Многим сегодня известно, что средневековые алхимики пытались найти философский камень и превратить металлы в золото. Мало кому известно, что и в первом, и во втором случаях речь шла об одном и том же: о преобразовании души, о выделении души мира — anima mundi — из тисков материи. Алхимики полагали, не сильно противореча отцам христианской церкви, что Бог находится внутри всего. Это — высший дух, составляющий суть и смысл мира, но заключенный в материю, ибо только в материальном образе мир может быть явлен человеку. Возгонка этого духа и была целью научных и духовных поисков и трогательных лабораторных работ. «Наше золото — это не золото черни», — заявляли они. Это не золото, благодаря которому вскипают, как в тигле, людские страсти, на котором настаивается власть. Они искали чудесный камень, скрывающий тонкую душевную сущность, для того чтобы добыть из него ту субстанцию, которая пропитывает все вещества. Духовная субстанция каждого металла — это золото. Духовная субстанция каждого человека — это совершенный человек, дремлющий в нем. Новый Адам. Так называли его алхимики. Сверхчеловек — так называл его Ницше. Метафора Ницше в «Заратустре» «В камне дремлет мой образ» говорит о том же, о чем говорили средневековые алхимики, только другими словами. Удивительно, до чего близко подошел Ницше, с его исступленной интуицией, к тайне дремлющего образа, с какой неистовостью жаждал он вырвать тайну сверхчеловека из камня, в котором она так долго спала. Но ему помешал призрак воли — призрак власти, вырвавшийся из недр национальной мифологии. Этот же призрак помешал и Барбароссе, спящему ныне в безлюдных расщелинах Гарца. У алхимиков, выражавшихся, как мы представляем, темно и невнятно, а на самом деле емко и метафорично, существовал такой образ — «спящие, скованные в Гадесе». Так говорилось о несовершенном состоянии, в котором, подобно сну, находятся вещества живой и неживой материи, не преображенные духом. Они пробуждаются для новой и прекрасной жизни благодаря божественной тинктуре, извлеченной из «вдохновляющего» камня. Ницше верно показал, сам того не желая, что никто не должен ошибочно принимать сверхчеловека за образец духовного или морального идеала, пока на него не излилась волшебная вода — осознанное одухотворение. Барбаросса, увы, доказал это ценой собственной жизни.