О сапожнике Матоуше и его друзьях - [19]

Сознание людей — это только небольшой островок среди таинственных глубин их внутренней жизни. Этот островок у Матоуша был заполнен любовью, а любовь постепенно сменялась ревностью.

Люди удивлялись происшедшей с ним перемене; некоторые многозначительно показывали пальцем на лоб. Но мозг его был в порядке, только сердце стонало, а уста часто шептали: «Черт с ним, с учительством… Только бы добиться Розарки!»

Из тенет любви его спасло великое зарево золотой свободы. Оно заиграло на горах, словно весна, веселя сердца даже уставших от жизни стариков.

А у Ружены было два сердца, и в каждом по стреле: одна показывала на Матоуша, другая на Иржика. Любовь ее металась между обоими. Сердце было рассечено на две половины; в мозгу же упрямо засела одна мысль: «Хочу быть госпожой учительшей!»

ГЛАВА III

По примеру других общин создали свой отряд народной обороны и жители Вранова. Они называли его «гвардией». Гвардейцы проходили военное обучение. Старый капрал обучал их в хорошую погоду в поле, а во время дождя — в зале у старосты. Матоуш был в числе самых усердных. Во время занятий он забывал даже о Ружене… Однажды в воскресенье, после обеда, она с Иржиком сидела на пригорке около дома, в тени ясеней.

— Посмотри, Иржик, как красиво идет гвардия на учение. Они пошли в горы. С ними и Матоуш… Ну что же, ему это идет… Красивый парень…

Эта похвала как булавкой уколола Иржика. Он промолчал.

— А почему ты не с ними?

— Это неприлично для учителя.

— Ты еще не учитель.

— Но я хочу им быть, а это могло бы мне повредить в глазах господ.

— Нечего так бояться всего, ведь у нас теперь свобода.

— Свобода… свобода, — повторял он, не зная, что дальше сказать.

— Почему ты так кисло говоришь об этом?

— Знаешь, Розарка… Священник в своих проповедях говорит странные вещи.

— Черт с ним, со священником и его проповедями! Нельзя во всем попам верить. Люди уже не боятся их, как раньше, и не дают им столько денег. А это им не по вкусу.

И снова Иржик почувствовал себя так, словно кто-то булавкой уколол его в мозг, где прочно и удобно обосновалась мысль о пане патере.

Разговор не вязался: повеяло холодом. С минуту они молчали. Потом Ружена заговорила снова:

— Пойдешь к ним?

— Я еще подумаю.

— Что-то долго ты думаешь!.. Если бы я была мужчиной, то не раздумывала бы ни одной минуты… Жаль, что женщинам нельзя.

— Ты хотела бы стать Властой или Шаркой? Помнишь, я читал тебе о них в книге по чешской истории?

— Это было бы прекрасно!

— Что же, ты хотела бы перебить мужчин?

— Нет, но я ездила бы на коне, носила бы саблю, а мужчин приставила бы к прялке и корыту.

Смеялись ее губы и глаза, смеялось все лицо.

Но Иржик хмурился.

— Так как же? Смотри туда, на гору, как хорошо они маршируют!

— Жаль, — прервал ее Иржик, — что этот капрал Лейка не знает чешского устава и все время командует по-немецки: айнс, цвай, айнс, цвай… Я видал это недавно в зале у старосты.

— Подумаешь, какое дело! Только была бы у нас гвардия… Тебе бы это тоже было к лицу. С ружьем или пикой — ты бы стал другим человеком и шагал бы по команде капрала: айнс, цвай, айнс, цвай!

Она смеялась без умолку. Сбила у него с головы шапку, запустила пальцы в волосы и стала ерошить их. А у Иржика от этого электрические искры разбегались по всему телу. Он подсел к ней ближе и положил ей руку на плечо. Она отодвинулась.

— Так ты хочешь, чтобы я стал гвардейцем?

— Не хочу, а приказываю!.. Ружье или пику в руки! Айнс, цвай, айнс, цвай!

Иржику стало не по себе. Душа у него ушла в пятки.

— Слушаюсь, иду.

Через минуту Иржик уже шагал вверх по склону холма, чтобы присоединиться к гвардейцам. Ружена посмотрела ему вслед и, надув губы, прошептала:

— Жаль Матоуша.

Долгие дни сменяли короткие ночи, и вот наступила троица.

Прилетело известие: Виндишгрец обстреливает Прагу! И в горах от села к селу вспыхнули огни: «Идем на помощь Праге!»

Этот призыв передавался от горы к горе, словно электрический ток в приемники. «К Праге!» — отозвалось и в голове Матоуша. Подавлено было мужское самолюбие, которое с особой силой проявляется тогда, когда человек чувствует себя одиноким, когда он утрачивает связь со средой, его окружающей, когда его стремления не соответствуют общим. Мужское достоинство и любовь не умерли в нем, но под влиянием великих событий отступили на второй план.

То, что для Матоуша стало радостью, несчастьем оказалось для Иржика. Раз вечером, после работы, они сидели с Руженой под ясенем.

— Так, значит, завтра у старосты будет решено, что гвардия выступит вся, как один человек.

— Я знаю. — Иржик подавил вздох.

— Конечно, ты пойдешь тоже?

Он ответил после паузы:

— Пойду.

— Почему ты говоришь так нерешительно?

— Оттого, что нужно будет расстаться с тобой.

— Ведь ты вернешься… Оставаться дома, когда все остальные уйдут! Это позор!

Он машинально повторил:

— Позор.

— Хорошенько приготовься к походу… Тебе дали ружье?

— Я научился стрелять, но мне дали не ружье, а копье, и то ржавое.

— Погоди. У отца на чердаке под крышей спрятано старое ружьишко еще с той поры, когда он молодым охотился в господском лесу.

Ружена побежала домой и вскоре появилась с ружьем в руках. Отец вышел вместе с ней.