О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др. - [27]
Иными словами, Толстой разделял ненависть Меженецкого к самодержавию, к этой «шайке разбойников», но в то же время он считал, что человек с такими нравственными задатками (тот не сомневался в своей «гениальности»; временами ненавидел весь мир и презирал людей) не вправе был претендовать на роль преобразователя общества. Писатель исходил из того, что новая власть, если бы ее возглавили такие люди, как Меженецкий (тот мечтал быть «президентом» республики), была бы ничуть не лучше той, против которой они вели борьбу.
Толстой придерживался в этом случае взгляда, который он высказывал еще в конце 80-х годов: «Политического изменения социального строя не может быть. Изменение только одно нравственное». К этому времени относился его замысел повести «Отец Сергий», над завершением которой он продолжал размышлять и в начале нового века. Примерно в этот же период возникла у него мысль и о создании повести «Посмертные записки старца Федора Кузмича», непосредственная работа над которой началась в середине 1900-х годов.
Очевидно, сходство этих повестей, в целом существенно отличающихся друг от друга, в том, что герои их, резко порывая с прежней своей жизнью, в которой царили зло и насилие, грех и ложь, вступают на путь жизни уединенной, монастырской, отшельнической, на путь активных духовных поисков, нравственного самосовершенствования. В повестях проводится идея близкая Толстому: человек должен сосредоточить свои усилия прежде всего на борьбе с теми пороками и несовершенствами, которые есть в нем самом. К ним он относит эгоизм, тщеславие, жадность, гордыню и жестокосердие. По мнению писателя, после победы каждого над этим злом установятся качественно новые отношения между людьми, то есть сама собой отпадет необходимость применения насилия в преобразовании общества.
Такова была установка Толстого-проповедника. И как это не раз получалось у Толстого, объективный художественный смысл повести «Отец Сергий» был много глубже и шире (о «Посмертных записках старца Федора Кузмича» обстоятельный разговор затруднителен, ибо работа над этим произведением по существу была прекращена писателем в самом начале). Говоря более определенно, Толстой-художник как нельзя убедительнее показал, что воплощение в жизнь его любимой идеи, казалось бы такой простой и доступной, практически маловероятно, а то и вообще невозможно.
Мы видим, что монастырские стены — плохая преграда тем соблазнам и злу, от которых решил удалиться Степан Касатский (в монастыре он принял имя Сергия), порывая со своей мирской жизнью. Толстой показывает, что герой постепенно убеждается в том, что жизнь его изменилась чисто внешне. Так, он стремится избавиться тщеславия, но с горечью замечает, что, как и прежде, дорожит мнением людским. Пост и молитва только на время избавляют отца Сергия от «грешных» помыслов и желаний и совсем бессильны вытеснить его воспоминания о прежней жизни. Не удается ему вести и трудовую жизнь, к которой он стремился: монастырское начальство, по мере роста его известности, освобождает его от всяких повинностей и обязанностей. Совсем не просто оказалось для отца Сергия победить эгоизм и проникнуться любовью ко всем людям. По-прежнему живут в его душе симпатии и антипатии, и он приходит к печальному для себя выводу (после двадцатилетней отшельнической жизни), что «ему приятна, нужна любовь» от людей, но «к ним любви он не чувствовал. Не было у него теперь любви, не было и смирения, не было и чистоты».
В повести «Отец Сергий» Толстой показал всю тщетность и несостоятельность попыток человека найти такое уединенное место, где можно было бы без внешних «помех», тех или других влияний оставленного им «грешного» мира заниматься самосовершенствованием. Этот мир, постоянно напоминает о себе отцу Сергию, вмешивается в его жизнь, определенным образом выстраивает её. Всё это побуждает его оставить монастырь и поселиться в скиту, но и здесь «грешная» его природа и «дьявол» в образе Марьи настигают его. Он «хотел, как обыкновенно в минуты отчаяния, помолиться. Но молиться некому было. Бога не было» (Т, 31,37).
Поясняя идею своего произведения, а также причины и обстоятельства многократных «падений» своего героя, Толстой писал: «Идея «Отца Сергия» не борьба с похотью, но, главным образом, борьба с тщеславием, гордостью, — «славой людской». И далее: отец Сергий «думал, что живет для Бога, а под эту жизнь так подставилось тщеславие, что Божьего ничего не осталось, и он пал: и только в падении, осрамившись навеки перед людьми, он нашел настоящую опору в Боге…» И еще: «Два состояния: первое — славы людской – тревога, второе — преданность воле Божьей, полное спокойствие» (Т, 31, 262).
Раздумья, связанные с поисками единственно верного пути «истинной» жизни, к жизни свободной от бремени «дурных страстей и пороков, к жизни духовно просветленной, никогда не оставляли Толстого, об этом свидетельствует и незаконченная его повесть
«Посмертные записки старца Федора Кузмича». Толстой не верил в историческую достоверность слухов о мнимой смерти Александра I, о том, что тот будто бы не умер в 1825 году, а бежал в Сибирь, где жил в пухом месте под именем старца Федора Кузмича. Но эта легенда долгое время привлекала внимание писателя, он видел в ней благодатный материал для изображения «во всей красоте и истинности», того, что «могло бы быть», психологии человека, испытавшего «чудо» нравственного воскресения.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».