О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др. - [25]

Рельефно и многогранно изображены в повести могучая жизненная энергия, сила жизни и вкус к ней Хаджи-Мурата. Все это находит свое проявление и в его борьбе, в которой он отстаивает свою независимость и свое понимание жизни, и особенно — в момент его гибели, поистине героической. Толстой явно любуется этой энергией, не скрывает своей симпатии к человеку, который страстно любил жизнь и сумел постоять за нее до конца, «дорого продать» ее. Об этом свидетельствует знаменитое вступление к «Хаджи-Мурату», в котором говорится о репье — «татарине», как раз и вызвавшем у автора воспоминания о «давнишней кавказской истории».

Очевидно также, что восхищение человеком, который вел «святую» для него насильственную борьбу со своими недругами, явно противоречило философии непротивленчества Толстого, и, более того, в этой повести писатель недвусмысленно отвергал и отрицал многое из того, что утверждалось им не только в публицистике, но и в художественном творчестве как прежних лет, так и в пору создания «Хаджи-Мурата». Воинственная позиция этого персонажа никак не гармонировала с «идеалом» аскетической жизни, сочувственно изображенным Толстым в повестях «Отец Сергий» и «Посмертные писки старца Федора Кузмича». В корне противоположны в этом смысле были взгляды на жизнь его любимых героев из упоминавшихся рассказов «Алеша Горшок» и «Корней Васильев», то мироощущение, которое перед смертью было «в сердце» у Алеши: «как здесь хорошо, коли слушаешь» всех и «не обижаешь» никого, «так и там хорошо будет».

Толстой, разумеется, все это прекрасно видел и понимал. Известно, что он признавался близким ему людям, что он «тайком» от себя пишет повесть «Хаджи-Мурат», и «стыдился» ее. И, конечно, дело было не только в том, что в этом случае писатель отдавал своеобразную дань эмоциям, связанным с его юношескими воспоминаниями о Кавказе. Многое в личности Хаджи-Мурата было по-настоящему дорого и близко Толстому и по существу не расходилось с его концепцией «естественного» человека, с его более чем сочувственным отношением к укладу патриархальной жизни, которой еще не коснулось «развращающее» влияние цивилизации. Мы видим, что писатель не скрывает своей симпатии к народным песням, которые хорошо знал и любил слушать Хаджи-Мурат, не таит он своих чувств к герою и там, где тот вспоминает о своем детстве, о деде и матери, о народных обычаях. В повести не раз упоминаются «на высоком горизонте — вечно прелестные, вечно изменяющиеся, играющие светом, как алмазы, снеговые горы». На фоне этих сияющих вершин особенно суетной и ничтожной представляется та жизнь, которую добровольно или по принуждению ведут люди, подвластные как русскому царю, так и Шамилю, жизнь праздную, движимую лишь меркантильными интересами, мелкими самолюбиями и тщеславием, ту жизнь, которая так далека от «истинно» народной, близкой к природе, а потому и мудрой в своей естественности и простоте. В конце 80-х годов Толстой записал в дневнике: «Все сильнее и сильнее потребность обличения». Созданный на грани веков роман «Воскресение», а также последующие произведения Толстого, художественные и публицистические, написанные в 900-е годы, свидетельствовали не только об усилении обличительного, сатирического пафоса в его творчестве, но и о том, что от преимущественно социально-этической постановки проблем он перешел и к социально-политической. Заслуживает внимания в этом отношении рассказ «Ягоды» (1905), состоящий из двух резко контрастных частей. В одной из них изображается праздная и пустая жизнь господ, их мизерные проблемы, претенциозность, суесловие и ложь, а в другой — нравственно здоровая жизнь крестьян, их детей, которым хорошо был известен и труд и не по годам серьезные заботы. С сокрушительной критикой всех институтов государственной власти, политики, идеологии и морали правящих классов выступил Толстой в своих публицистических статьях. По масштабности и силе обличения не знала себе равных его статья «Не могу молчать» (1908), направленная против казней, ставших «бытовым явлением» в России во второй половине 900-х годов. Гнев и презрение к власть имущим и горячее сочувствие к угнетенным и обездоленным определили тональность его статей, основанных на фактах текущей действительности, «Одумайтесь!» (1904) и «О значении русской революции» (1906). Острота злободневности присуща и произведениям Толстого, построенным на материале недавнего или уже далекого исторического прошлого, будь то уже упоминавшиеся «После бала» и «Хаджи-Мурат», повести «За что?», «Божеское и человеческое» (1906) или статья «Единое на потребу» (1905), в которой он подверг уничтожающей критике власть русского самодержавия, от Ивана Грозного до Николая II.

Повесть «Хаджи-Мурат» занимает в этом ряду особое место. И потому, что в ней синтезируются чуть ли не все основные идеи и творческие искания писателя, и потому, что природа деспотической власти, её антигуманная сущность вскрывается здесь наиболее широко, многоаспектно и поистине неотразимо по своей художественной убедительности.

«Меня здесь занимает, — говорил Толстой, — не один Хаджи-Мурат с его трагической судьбой, но и крайне любопытный параллелизм двух главных противников этой эпохи — Шамиля и Николая I, представляющих вместе как бы два полюса властного абсолютизма — азиатского и европейского»