О природе вещей - [33]

Всё, очевидно, у нас в самой жизни находится здешней.

Тантала нет, что боится висящего в воздухе камня,

Как говорят, цепенея, несчастный, от страха пустого;

В жизни скорее гнетет напрасный страх пред богами

Смертных, и каждый судьбы и случайностей рока трепещет.

И не когтят в Ахеронте лежащего Тития птицы,

Да и не могут они несомненно в груди его мощной

Вечно себе находить предмет для терзаний бессменных,

Как ни громадны его распростертого тела размеры;

Хоть бы распластан он был не на девять югеров только,

А занимали бы всю поверхность земли его члены,

Всё–таки он бы не смог ни мучений вытерпеть вечных,

Ни доставлять непрерывно им пищи собственным телом.

Титий у нас — это тот, кто лежит, пораженный любовью;

Птицы терзают его — то мучительно гложет тревога,

Или же рвут на куски иные заботы и страсти.

Также у нас и Сизиф пред глазами находится в жизни:

Кто от народа секир жестоких и ликторских связок

Жадно ждет, но всегда пораженный и мрачный уходит;

Ибо стремиться ко власти, что тщетно всегда и ничтожно,

Тягостный труд вынося при этом еще постоянно,

Это всё то же, что в гору толкать с напряженным усильем

Камень, который, уже достигнув самой вершины,

Всё–таки катится вниз и опять на равнину несется.

Далее, вечно питать ненасытную духа природу,

Не в состояньи ее удовольствовать благами теми,

Что доставляют для нас времен годовых перемены,

В круговороте своем принося и плоды и утехи

Всякие (мы ж никогда не довольны жизни дарами), —

Это, по–моему, то же, что нам говорят о цветущих

Девах, которые воду в пробитый сосуд наливают,

Он же никак до краев наполниться влагой не может.

Что же до Кербера, Фурий, а также лишенного света

Тартара, что изрыгает из пасти ужасное пламя, —

Этого нет нигде, да и быть безусловно не может.

Страх наказаний зато существует при жизни за наши

Злые дела по заслугам и кара за нашу преступность:

Тюрьмы, свержение вниз со скалы жестокое, плети,

Факелы, пытки, смола, палачи, раскаленные прутья.

Ежели даже их нет налицо, то сознанье проступков

Всё–таки мучит людей и стрекалами жалит боязни;

Нет у них и надежд, что конец этим бедам наступит,

Иль хоть какой–то предел наказаниям будет положен:

Ждут и боятся они ухудшения их после смерти.

Так и становится жизнь у глупцов, наконец, Ахеронтом.

Вот что еще ты себе говори иногда в назиданье:

«Собственных света очей даже Анк достославный лишился,

Ну, а насколько же был он лучше тебя, нечестивца;

Много затем и других, и царей и владык многомощных,

Целыми правивших властно народами, тоже погибло;

Даже и тот, кто когда–то по волнам великого моря

Путь проложил и открыл легионам дорогу по глуби,

Кто научил их пешком проходить по соленым пространствам,

Дерзко скакал на конях по пучинам рокочущим понта,

Света лишился и дух из смертного выпустил тела.

И Сципион, эта молния войн и гроза Карфагена,

Отдал кости земле, как самый последний прислужник.

Вспомни создателей ты и наук и художеств изящных,

Вспомни сопутников Муз геликонских, Гомера, который

Скиптром один овладел, но почил, как и прочие люди.

И, наконец, Демокрит, когда уже зрелая старость

Предупредила его о слабеющей силе рассудка,

Сам добровольно понес свою голову смерти навстречу.

Сам Эпикур отошел по свершении поприща жизни,

Он, превзошедший людей дарованьем своим и затмивший

Всех, как и звезды, всходя, затмевает эфирное солнце.

Что ж сомневаешься тут и на смерть негодуешь свою ты,

Чья и живого вся жизнь и зрячего смерти подобна,

Раз ты проводишь во сне ее большую долю бесцельно,

Если, и бодрствуя, ты храпишь и живешь в сновиденьях,

Ужасом вздорным всегда возмущая свой ум беспокойный,

Часто не в силах понять, что тебя угнетает, когда ты,

Жалкий, страдаешь, бедняк, опьяненный заботами вечно,

И в помраченьи ума волнуешься ты понапрасну?»

Если бы люди могли настолько же, как они, видно,

Чувствуют бремя, их дух давящее гнетом тяжелым,

Также сознать и причины его, и откуда такая,

Камнем гнетущая грудь, появилась страданий громада,

Жизни бы так не вели, как обычно ведут ее нынче,

Не сознавая, чего они сами хотят, постоянно

К мест перемене стремясь, чтоб избавиться этим от гнета.

Часто палаты свои покидает, кому опостылел

Собственный дом, но туда возвращается снова внезапно,

Не находя вне его никакого себе облегченья;

Вот он своих рысаков сломя голову гонит в именье,

Точно спешит на пожар для спасенья горящего дома,

Но начинает зевать, и порога еще не коснувшись;

Иль погружается в сон тяжелый, забыться желая,

Или же в город спешит поскорее опять возвратиться.

Так–то вот каждый бежит от себя и, понятно, не может

Прочь убежать; поневоле с собой остается в досаде,

Ибо причины своей болезни недужный не знает.

А понимай он ее, он бы, всё остальное оставив,

Прежде всего природу вещей постарался постигнуть.

Дело ведь здесь не идет о каком–нибудь часе едином,

А состояньи, в каком неизбежно все смертные люди

Должны по смерти своей во веки веков оставаться.

Что ж, наконец, за несчастная страсть и привязанность к жизни

Нас заставляет всегда трепетать в постоянной тревоге?

Определенный предел установлен для века людского,

И ожидает нас всех неизбежная встреча со смертью.

Кроме того, обращаясь всегда в окружении том же,