О природе сакрального. К истокам духовного опыта - [26]

. Он – первейший знаток традиции, первейший интеллигент, то есть созидатель и хранитель культуры, но и более природный, чем кто-либо другой, что выражается в легендах о колдунах-оборотнях, в самом шаманском костюме, подчеркивающем его полуприродность. В этом главное отличие первобытного мага от поздних священнослужителей. Только он способен осуществлять «двустороннюю коммуникацию: и от людей к духам, и от духов к людям»127, в то время как жрецы, оракулы, пророки способны либо взывать к инобытию, либо слышать его голос. В шамане соединен экстатик и одержимый, говорящий и слышащий. Всей своей деятельностью шаман манифестирует способность контактировать со всеми уровнями психики – как с архаическими, роднящими с животными предками пластами бессознательного128, так и со сверхсоциальным «Сверх-Я». Шаман выступает как бы посредником между прошлым и будущим, человеком как с дочеловеческими свойствами, так и с перспективными – сверхчеловеческими. Раздвоенность, «двоедушие» (одно из славянских названий колдуна – «двоедушник») шамана позволяет ему приносить себя в жертву, умирать в ритуале камлания, и возрождаться с новыми свойствами, обогащенным ответом инобытия, тогда как в позднем язычестве жертва и жрец были разъединены, сохраняя лишь символическую связь.

Сам облик и психика шамана указывают на его жертвенную сущность. Здесь та же раздвоенность между жизнью и смертью, амбивалентная печать сакральности. У некоторых африканцев будущий колдун проявлял себя в детстве так: «Если маленький мальчик вел себя необычным образом: мочился на своего товарища, пытался вступить в половое сношение с курицей, козой или собакой, а то и со своим приятелем, если он вырывал у кого-нибудь волосы из головы, значит, он ла-джок»129, Австралийцы считали, что «особые наклонности у будущего знахаря должны проявиться с раннего детства. Часто в знахари готовили мальчиков, которые играм с ровесниками предпочитали беседы со взрослыми, стремились как можно больше времени проводить в кругу старших мужчин, в обществе знахарей, были склонны к задумчивости, сосредоточенны и наблюдательны»130. «У теленгитов и тофаларов уродливое дерево являлось шаманом древесного люда… У южных тувинцев духи-хозяева уродливых или внешне отличающихся деревьев считались духами-помощниками шаманов»131. Корейские шаманы паксу были слепы от рождения; греческий чародей Тересий также «награжден» слепотой богиней Герой, а его магические способности – компенсация за уродство. Некоторые сакральные личности отличались трансвестизмом, как скифские энареи, а «известный ученый Р. Лоуи… видел основную причину трансвестизма в благоговейном отношении к людям с отклонениями от нормы. В первобытном обществе их считали связанными со сверхъестественными силами и стремились быть похожими на них»132 (таким образом, андрогинизм, как свойство неразделенности противоположностей, виделся еще одним символом сакрального). Сибирские народы определяли будущего шамана часто после рождения по особым признакам – родинке, «лишней кости», шелудивости, а ламаисты до сих пор находят очередного далай-ламу среди новорожденных по каким-то знакам на теле. Итак, сакральная личность предполагает избыток или недостаток, часто физическое уродство компенсируется в ней одаренностью особыми свойствами. Во всяком случае, первобытное общество видело в аномальной личности знак инобытия, который требовал расшифровки. Очевидно, сакральная деятельность, творчество шамана и была этой расшифровкой, подтверждавшей общий принцип, по которому все аномальное в природе воспринималось как подобие шамана (нганасаны, например, считали свои фетиши-койка предметами с шаманскими свойствами). Согласно теории С. Давиденкова, исследовавшего проблему шаманизма с точки зрения теоретической нейрофизиологии, шаманы являлись теми болезненными, психически неустойчивыми людьми, которые на этапах животной эволюции выжить не могли; в условиях же социальной жизни общество использовало опыт таких людей.

То, что некоторая биологическая (биохимическая) аномальность является признаком задатков творческой одаренности, указывает Б. Эфроимсон в книге «Загадка гениальности»133, а Ч. Ломброзо приводит множество примеров того, что гениальность и помешательство – две вещи совместимые и родственные. Если проанализировать биографии многих одаренных людей, то обнаружим, что очень часто в детстве и юности они были подвержены тем болезненным состояниям, что имеют многих признаки «шаманской болезни»134. Шамана, как и гения, отличает повышенная впечатлительность и, как следствие, потребность в глубоких эмоциональных переживаниях, что может расцениваться как более тесный контакт с потенциями бессознательного. Сравнение гения и шамана основывается не на типологическом сходстве, а на генетическом родстве, «в сущности понятие магической силы человека сходно с современным понятием способностей или таланта»135. Тот, кто становился шаманом в рамках традиции, сегодня становится творческой личностью, которая уже сама пробивает себе дорогу; «одаренный человек – это с биологической точки зрения отклонение от усредненной меры; и поскольку изречение Лаоцзы „Высокое стоит на глубоком“ является вечной истиной, то это отклонение направлено… одновременно и вверх, и вниз. Отсюда возникает определенное напряжение противоположностей, которые… наделяют личность темпераментом и интенсивностью»