О природе и языке - [48]

Имеют ли значение требования линеаризации со звуковой стороны? Может быть. Для того чтобы эта тема получила развитие, нужно обратиться к языкам с более свободным порядком слов и (как правило) с более богато проявленной словоизменительной морфологией — те самые языки, которые иногда называют «неконфигурационными» (хотя этот термин, вероятно, неточен).

Ответа нет: скорее, есть некое предположение относительно того, где искать ответы на вопросы, которые определенно возникают, и интересным образом, особенно в контексте серьезного развития минималистской проблематики.

АБ и ЛР: Если верно, что характерным конститутивным признаком естественных языков является придание особого положения репрезентациям с множеством выделенных позиций, каждая из которых обладает простыми интерпретирующими свойствами, то тогда становится важно нарисовать как можно более точную и дробную карту этой сложной системы позиций. В этом заключается логическое обоснование так называемых картографических исследований, которые интенсивно развиваются в ряде исследовательских центров в Италии и в других странах. Как, по вашему мнению, это начинание соотносится с тематикой и целями, которые преследует Минималистская программа?

НХ: Эти работы привели к интереснейшим результатам во многих областях. В первом приближении, предложение можно представить в общей форме [...С...      .      .Т...      .      V...]]], где V — это глагольная вершина конфигурации, в которой присваиваются глубинные семантические роли, Т — это локус временной структуры и структуры события, а С (дополнитель) — это что-то вроде индикатора иллокутивной силы, различающего декларатив, интеррогатив и пр. Но картографические изыскания очень ясно дали понять, что это лишь первое приближение: позиции, обозначенные многоточием, имеют богатую структуру. К «левой периферии» относятся не только индикаторы иллокутивной силы, сами по себе дифференцированные, но еще и, по крайней мере, фиксированные позиции для топика и фокуса; а иерархия Чинкве выстраивает очень детальный и, по-видимому, универсальный порядок структур в области T-V [28]. Другие незавершенные исследования позволяют многое понять в позиции Т и левее, в которых различным образом размещаются клитики и грамматические показатели; также выявляются видимые параллели между конфигурацией, основанной на Т, и конфигурацией, основанной на V. Нет никаких очевидных причин, во всяком случае, причин, очевидных для меня, в силу которых факты языка распределялись бы именно таким образом, так что мы вновь подходим к таким же вопросам, как те, что вы поднимали по поводу конфигурационных либо морфологических решений, но здесь на местности с гораздо более богатым и разнообразным рельефом.

Такие работы подводят нас к необходимости более скрупулезно изучить природу интерфейсных отношений; традиционное допущение относительно двух интерфейсов — звука и смысла, — судя по всему, является только приблизительным. И, сверх того, они подводят нас к исследованию самих «внешних» систем и условий, которые налагаются ими на удачно сконструированную языковую способность. Как это часто бывает, эти вопросы имеют прецеденты в традиции, но теперь к ним, кажется, можно обращаться, имея более твердые исходные позиции и с более определенной перспективой их решения, в немалой степени благодаря таким начинаниям, как картографические проекты.

АБ и ЛР: А какое эмпирическое открытие могло бы привести к отказу от сильного минималистского тезиса?

НХ: А его, кажется, все феномены языка опровергают, так же как когда-то казалось, что феномены физического мира опровергают тезис Коперника. Вопрос в том, настоящее ли это опровержение. На любом этапе развития любой науки есть ощущение, что большинство феноменов ее опровергают. Люди говорят о Попперовом понятии фальсификации так, как будто это осмысленное предложение освободиться от теории: ученый пытается найти данные, опровергающие теорию, и если такие данные находятся, то теорию бросают. Но ведь ничто так не работает. Если бы исследователи придерживались этих условий, то у нас бы вообще никаких теорий не было, потому что любая теория, вплоть до элементарной физики, на первый взгляд, опровергается тоннами данных. Так и в этом случае: на что ни посмотришь, — все опровергает сильный минималистский тезис. Вопрос, как и во всех этих случаях, заключается в том, нельзя ли посмотреть на феномены, которые представляются опровержением теории, как-то иначе, с тем чтобы сохранить или, еще лучше, — увеличить ее объяснительную силу, причем часть феноменов встала бы на свои места, а все прочие, как большинство феноменов этого мира, оказались бы не имеющими отношения к делу, поскольку они представляют собой просто результат взаимодействия слишком большого числа факторов? Такова одна из причин, почему люди ставят эксперименты. Эксперименты проводят затем, чтобы избавиться от несущественных феноменов: смысл эксперимента заключается в том, чтобы попытаться отбросить большинство феноменов и выявить именно те, которые имеют значение. Эксперимент — это в высшей степени творческий акт, это как созидание теории. На курсах по методологии об этом, может быть, и не говорят, но ученый-практик определенно это знает. Придумывать нужный эксперимент очень трудно. Первый эксперимент, который приходит вам в голову, обычно никуда не годится, поэтому такой эксперимент вы отбрасываете и пытаетесь найти какой-то более подходящий эксперимент и т. д. Отыскивание подходящего эксперимента очень похоже на отыскание подходящей теории и в действительности теснейшим образом с таким отысканием связано: серьезная постановка экспериментов всегда направляется теорией, иногда для того, чтобы ответить на вопросы, возникающие при поиске объяснения, а иногда потому, что вы видите, что феномены вроде бы опровергают ваши теории, и хотите определить, не является ли это просто артефактом. Феномены, не подвергшиеся анализу, в действительности не имеют большого значения сами по себе. Важны результаты правильно построенных экспериментов, а «правильно построенный» — значит построенный в рамках самой теории. И это верно независимо от того, является ли предметом эксперимента отношение между передвижением и реализацией грамматических признаков, или овладение языком, или что-то еще.