О природе и языке - [40]

Хорошо, мы говорили о методологической стороне. А еще есть совершенно отдельный вопрос: какова природа объекта, который мы изучаем? То есть деление клетки — это что, жуткая куча непонятно чего? Или же это процесс, следующий очень простым физическим законам и не требующий вообще никаких генетических инструкций, потому что физика просто вот так работает? Не потому ли все разбивается на сферы, что при этом удовлетворяются требования наименьшего расходования энергии? Если бы и вправду было так, это было бы что-то идеальное; сложный биологический процесс, который идет именно так, как он идет, благодаря фундаментальным физическим законам. Вот такой красивый процесс. Но, с другой стороны, можно взять развитие какого-нибудь органа. Самый известный пример — это человеческий позвоночник, который спроектирован некачественно, как каждый знает по личному опыту; это такая халтура, а может, это лучшее, что можно было сделать в сложных условиях, но все-таки сделано неважно. На самом деле, теперь, когда человеческая технология развита, обнаруживаются такие способы выполнения тех или иных задач, которые природа найти не смогла; и наоборот, кое-что из того, что нашла природа, мы сделать не сможем. Например, самое простое дело — применение металлов. Мы применяем металлы все время; природа для строения организмов их не использует. И притом металлы изобилуют на поверхности Земли, но организмы все же сделаны не из металлов. Металлы обладают очень хорошими конструкционными свойствами, почему, собственно, люди ими и пользуются; но эволюция, по какой-то причине, не смогла взять эту вершину. Есть и другие похожие случаи. Примером случая, в котором на самом деле пока мало что понятно и изучение которого только начинается, является тот факт, что зрительные и светочувствительные системы всех известных организмов от растений до млекопитающих осуществляют доступ только к одной определенной части энергии солнца, и, более того, самая насыщенная — инфракрасная — часть спектра организмами не используется. Это любопытный факт, поскольку с точки зрения приспособления к условиям окружающей среды было бы очень выгодно иметь возможность воспользоваться этой энергией, и человеческая технология позволяет это сделать (с помощью инфракрасных детекторов), но эволюция, опять же, эту дорожку найти не смогла, а почему — вопрос интересный. В настоящий момент есть только спекуляции: например, предположение о том, что просто не существует такой молекулы, которая бы могла преобразовать эту часть светового спектра в химическую энергию; поэтому эволюция не могла наткнуться на эту молекулу случайно, как в случае с тем, что мы называем видимым светом. Может, это и есть ответ. Но если дело обстоит так, то глаз в каком-то смысле устроен хорошо, а в других смыслах он устроен плохо. Таких примеров предостаточно. Например, тот факт, что у вас нет глаза на затылке — это пример неудачной конструкции: если бы у вас был такой глаз, вам было бы куда как удобнее, ведь если бы к вам сзади подходил саблезубый тигр, то вы бы его заметили.

Можно задавать сколько угодно таких вопросов: насколько хорошо сконструирован объект? И независимо от того, хорошо или плохо, для того чтобы ответить на этот вопрос, надо кое-что добавить: сконструирован для чего? Насколько хорошо объект сконструирован для X? И наилучшим возможным ответом будет такой: пусть «X» будет означать элементарные возможные обстоятельства физического мира и пусть «наилучшая конструкция» означает попросту автоматическое следствие физического закона при данных элементарных возможных обстоятельствах физического мира (так, чтобы, к примеру, нельзя было лететь быстрее скорости света и т. п.).

И при этом совершенно отдельно стоит вопрос: пусть мне дан некий организм или система, любой предмет, который я пытаюсь исследовать, — Солнечная система, пчела, все, что угодно, — насколько хорошую теорию я смогу сконструировать для этого объекта? Там уже пытаешься сконструировать лучшую теорию, какую сможешь, применяя «галилеевско-ньютоновский стиль», не позволяя себя отвлекать феноменам, которые с виду нарушают объяснительную силу теории, признавая, что мир не согласуется с интуицией, продиктованной здравым смыслом, и т. д.

Это две совершенно разные задачи. Первая задача — спросить, насколько хорошо сконструирована система, это новый вопрос в Минималистской программе. Конечно же, «конструкция» — это метафора, мы знаем, что систему никто не конструировал, это никого не сбивает с толку. Минималистская программа станет серьезной программой тогда, когда можно будет дать осмысленный ответ на вопрос: что есть X, когда вы говорите «хорошо сконструирована для X»? Если можно дать ответ, значит, у нас, по крайней мере в принципе, есть осмысленный вопрос. Не является ли он преждевременным, можно ли его исследовать, — это другое дело. Все эти вещи стали появляться после того, как программа ПиП, по существу, разрубила гордиев узел, преодолев напряжение между проблемой дескриптивной и проблемой усвоения языка, или объяснительной; на самом деле впервые в истории дисциплины появилась настоящая модель для теории.