О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только - [6]

Я предусмотрительно оставил дверь телефонной кабины открытой, но он так и не вернулся. По твоему совету я назвал его Эли, ты знаешь секрет. Я прочел в его взгляде, что он просит невозможного

6 июня 1977 года.

Я тебе не рассказал, все как-то недосуг, о том, как в тот раз произошла эта встреча с Сократом и Платоном. А накануне — семинар (в Бальоле по теме Объездного пути, десятью годами спустя после лекции, которую я проводил здесь же, мне не забыть ту неловкую тишину, ту смущенную вежливость, нужно было видеть лица Райла, Айера и Строусона, ну да ладно, + «философия и литература», тема семинара касалась Алана Монтефьора и Джонатана Кюллера, о которых я тебе говорил, + Limited inc., and on so, я пишу тебе письма коммивояжера, надеясь, что ты услышишь смех и пение единственные (единственные что?), которые невозможно передать письмом, так же, как и слезы. В глубине души меня интересует только то, что невозможно ни отправить, ни послать никаким образом). На английском: больше чем когда-либо я делал вид, что говорю и думаю то, что говорю в тот момент… Позже, на лужайке, где дискуссия покатилась по столь же непредвиденной, сколь и неизбежной колее, какой-то молодой студент (весьма недурен собою) решил спровоцировать меня и, я думаю, даже слегка покрасоваться, задав вопрос, почему я не кончаю жизнь самоубийством. По его мнению, только так и можно было ^перевести мою теоретическую речь в практическое русло» (его слова), только таким путем можно было сохранить последовательность и совершить нечто выдающееся. Вместо того, чтобы вступать в полемику, приводить в качестве доводов то или это, я ответил ему этаким пируэтом, сейчас расскажу, возвращая ему его же вопрос, давая ему понять, что он, по-видимому, собрался поделиться со мной тем интересом, который он настолько явно проявлял в тот момент к данному вопросу, к которому я к тому же проявляю интерес наряду с другими людьми, но б частном порядке. И что же доказывает вам, сказал я ему, насколько помнится, что я этого не делал и даже не один раз? Я тебе задаю тот же вопрос в том же письме. Заметь, мне не просто навязывают эту мысль (что, дескать, я должен бы покончить жизнь самоубийством и без долгих проволочек, не заставляя долго ждать). Эта мысль очень распространена сегодня, я осмелюсь сказать, в мире, в газетах (просмотри некоторые заголовки), во всяком случае в публикациях: вспомни Лорда Б., его предложение весьма недвусмысленно и

ты сама, ты сохранишь меня лучше, и я с нежностью думаю о всех невинных, о всех обещаниях невинности.

Я возвращаюсь к Платону и Сократу. Итак, вчера Джонатан и Синтия меня водили по городу. Я их очень люблю, он работает над поэтической апострофой. Мы идем, и она рассказывает мне о своих планах работы (корреспонденция в XVIII веке и вольнодумная литература, де Сад, этакая палитра стилей, что в двух словах и не передашь, и потом Даниель Деронда, Ж. Элиот, история обряда обрезания и двойного чтения), мы кружили в лабиринте улиц между колледжами. Я подозреваю, что у них был план. Они оба знали карту. Нет, не карту города, а ту открытку, что я высылаю тебе, это невероятное изображение Сократа (если это точно он), повернувшегося спиной к Платону, чтобы сочинять. Они ее уже видели и легко могли предугадать впечатление, которое она на меня произведет. Итак, программа составлена и все идет по плану. Неужели все это было предсказано в той таинственной книге судеб? Посмотри хорошенько на Сократа, подписывающего свой смертный приговор, по приказу Платона, своего ревнивого сына, а потом медленно поставь на проигрыватель пластинку «Сельва морале» (сторона 4, помнишь?) и не двигайся, пока я не войду в тебя

Я закончил писать тебе на улице и бросаю Платона и Сократа в ящик, еще до выемки писем, скоро я продолжу писать тебе на одной из кроватей, на обороте все той же открытки, я пишу тебе все время, я не занимаюсь ничем, кроме этого, интересуюсь только этим все то время, когда не могу тебя увидеть или оставить песню, совсем одну они не догадываются об этом, как и о моем «самоубийстве» — направляя меня, ты слышишь, к тебе. И я просеиваюсь или «пропадаю», почерк не позволяет с определенностью остановиться на одном из двух вариантов.

6 июня 1977 года.

это жестокое исключение, которое мы делаем из всего — из каждого возможного читателя. Целый мир. Худшее из «окончательных решений», без предела, вот что мы с тобой провозглашаем, ты и я, зашифровывая все, вплоть до нашей одежды, даже наши шаги, то, что мы едим, а не только послания, как они говорят, то, что мы говорим, пишем, «значим» и т. д. Однако доказательство от противного не менее правдиво. Все, кто оказался в ряду исключений, никогда не были настолько живыми, даже назойливыми, я к ним обращаюсь, как тот властный нищий, с которым тогда вечером я активно общался через стекло, как раз в тот момент, когда я был обращен к тебе, проводя руками

Ты веришь, что существует пульт прослушивания? Что наши письма вскрывают? Я не могу сказать, что это предположение меня ужасает или что я в нем нуждаюсь

Джонатан и Синтия держались рядом со мной, у витрины, скорее у стола, где плашмя в стеклянном «гробу» были разложены сотни репродукций, и надо же, чтобы именно эта бросилась мне в глаза. Я больше ничего не видел кроме нее, но это не мешало мне чувствовать, как совсем рядом со мной Джонатан и Синтия искоса наблюдали за тем, как я вперился взглядом в эту открытку. Как если бы они караулили момент эффектной сцены финала спектакля, который они же сами и ставили (кажется, они только что поженились)