О нем доложили Сталину - [66]

Бросив на Коваля испытующий взгляд, он взял со стола его карточку, потряс в воздухе и спросил:

— Видишь это?

— Ну.

— Вот красный уголок?

— И что с того?

— По красноте проходишь.

— Что значит — по красноте?

— Больно дерзкий. Порядок нарушаешь. За что избил Сычева?

— За то, что крыса. Сука, последнее у доходяг таскал! — с ожесточением произнес Коваль.

Петр оживился — даже в лагере Иван не оскотинился, пытался постоять за слабого, и запустил первый пробный шар:

— Оно, конечно, сволочей надо давить, но с умом.

У Коваля брови полезли на лоб. Чего-чего, но такого от абверовца он никак не ожидал и пробормотал:

— Што-то я не пойму, куда ты клонишь.

— Этим своим упрямством, ты мало чего добьешься, только сильнее себе петлю на шее затянешь, — продолжил Петр.

— Так что мне теперь им задницу лизать?

— Это тебе самому решать.

— Вот уж хрен. Мы еще посмотрим, кто раньше сдохнет, — упрямо твердил Коваль.

— Не хорохорься, Иван. Здесь, — Петр снова потряс его карточкой, — столько написано, что долго не протянешь. Абвер — твой последний шанс. Если дураком не будешь, то не пропадешь.

Последние фразы заставили задуматься Коваля. Он заерзал на табуретке и, избегая взгляда Петра, пробормотал:

— Так што от меня надо?

— Пока согласие на службу в абвере, — не стал углубляться в тему Петр, придвинул бланк подписки о сотрудничестве и предложил: — Прочитай и распишись.

Иван подсел к столу и склонился над документом. Его содержание вызвало болезненную гримасу на лице. Минуту-другую в нем шла мучительная борьба. Петр с нетерпением ждал, чем она закончиться, и, когда Коваль потянулся к ручке, с облегчением вздохнул. Макнув ее в чернильницу, Иван чужим голосом спросил:

— Где писать?

Петр подался к нему и подсказал:

— Видишь в самом низу прочерк?

— Ну.

— Там поставь свою фамилию и распишись.

Коваль, заполнив прочерк, поднял голову и вопросительно посмотрел на Петра.

— Еще ниже, где кавычки, впиши псевдоним — любую фамилию или имя.

— Кличку, что ли?

— Клички у жуликов и собак, а ты будешь разведчиком.

— Разведчик? Хрен редьки не слаще, — буркнул Коваль и, написав псевдоним, возвратил подписку Петру.

Он положил подписку в папку. Иван проводил ее тоскливым взглядом.

— Не переживай. Бумага, она, как говорится, все стерпит, но не все определяет, остальное от тебя зависит, — многозначительно заметил Петр и, завершая разговор, посоветовал: — Пока наш шеф договорится с комендантом о твоем переводе — дня два-три уйдет, поэтому на рожон не при; лучше выждать, пользы будет больше.

Коваль ничего не ответил, поднялся с табуретки и спросил:

— Я могу идти?

— Да, — отпустил Петр и вытащил из стопы следующую карточку военнопленного.

Из 143 человек он отобрал 21 кандидата в агенты абвера. Беседы с ними затянулись допоздна. Остановил их Бокк. Ему надоела рутинная работа. Остальные инструкторы к этому времени уже томились от безделья.

В группу вербовщики возвратились, когда ужин подходил к концу. Петр не пошел в столовую — чувствовал себя неважно — и отправился в общежитие; не раздеваясь, рухнул на кровать и попытался забыться. Но лагерь военнопленных не выходил из памяти. В ней, как в калейдоскопе, вертелись измученные лица пленных и предателей, согласившихся на сотрудничество с абвером. Он не осуждал их. Война на свой лад безжалостно кроила судьбы командиров и рядовых, партийных и беспартийных.

Следующий день не принес Петру облегчения. Штайн все туже закручивал гайки: отменил все увольнения, а воскресенье сделал рабочим днем. Среди инструкторов нарастал ропот; трое написали рапорта о переводе в полицию. Это его не остановило. Обстановка на фронте серьезно осложнилась. Командование вермахта требовало от абвера информации и еще раз информации.

Войска Северо-Кавказского и Закавказского фронтов с двух стратегических направлений — с Кубани и предгорья Северного Кавказа — наносили удары по группе армий «А» фельдмаршала Клейста. Гитлеровцы оказывали отчаянное сопротивление, но не устояли под напором советских войск и начали отступление. Надежде Гитлера добраться до вожделенной грозненской и бакинской нефти не суждено было сбыться.

К 24 января 1-я танковая, 17-я сухопутная немецкие армии и входящие в их состав румынские и словацкие дивизии, понеся в боях тяжелые потери, оставили Ставрополь, Сальск и заняли оборонительные рубежи по линии Белая Глина — Армавир — Лабинская.

В этих условиях Штайн вынужден был до минимума свести подготовку разведывательно-диверсионных групп и, не считаясь с потерями, пачками забрасывал их за линию фронта. Гемприха в Запорожье, а тем более Берлин, мало интересовали судьбы десятков бесследно сгинувших агентов. От Штайна требовали только одного: добыть информацию о том, на каких направлениях и какими силами русские нанесут очередной удар. Поэтому он не сидел на месте, а сутками мотался по пунктам заброски и лично контролировал отправку диверсантов и шпионов.

В те суматошные и напряженные январские дни сорок третьего почти все командование группы пропадало на пунктах заброски и приема агентуры. Оберлейтенант Краузе, оставшийся за Штайна, тоже не давал покоя никому и потребовал, чтобы Петр и Шевченко немедленно обеспечили переброску за линию фронта двух групп диверсантов. Полдня у них ушло на сборы, и с наступлением темноты, чтобы не попасть под бомбежку советской авиации, они выехали в сторону станицы Афипской. Там их ждали фельдфебель Бокк и инструктор Коляда; дальнейший путь до пункта переброски им пришлось продолжать пешком.