О науке и не только - [6]
Мы переезжаем из Саратовки в город Рогачев, куда отец получил назначение из Москвы. Медленно подходящий пышущий паром паровоз на какой-то станции, может быть, Баладжары (пригород Баку). Отец держит меня за руку, мне страшно — чудище с громадными колесами с угрожающе движущимися частями (видимо, поршневым и сцепным дышлом) ревет, я хочу бежать, отец удерживает меня…
Послевоенный поезд, как я понимаю, без всяких удобств.
Мы едем. Ночь, общий вагон. Я сплю на второй полке.
Просыпаюсь от сдавленного крика — отец стрелой метнулся к третьей полке на противоположной стороне купе, шум, и все стихло. Наутро мне объясняют, что поездной вор пытался украсть вещмешок, но отец успел вовремя.
Отец, Бажан Иван Дмитриевич, 1904 г. р., воспитывался матерью, Бажан Домной Родионовной, пекарем, без отца. Его биологический отец, какой-то служитель культа, примкнул к революционному движению, был арестован, сослан в Сибирь, да там и сгинул. Поэтому отец получил фамилию матери.
О его детских и юношеских годах мне ничего не известно.
Знаю только, что в конце 20-х годов он поступил на рабфак технологического института пищевой и холодильной промышленности в г. Одессе — была такая форма подготовки рабочих и крестьян для поступления в высшее учебное заведение — затем учился в этом институте и закончил его приблизительно в 1935–1937 г. К этому времени он был женат, была дочь Нина, будущий врач, и намечалась дочь Мила. Далее опять провал в его биографии и знакомство с моей матерью в 1939 г., разрыв с первой семьей. О этих годах отец ничего не рассказывал, понятно почему. В Одессе он научился виртуозно ругаться матом, в том числе по настоящему трехэтажным, играть в бильярд, преферанс и стал инженером-технологом молочной промышленности. В ноябре 1939 г. был мобилизован на советско-финскую войну, и после ее окончания направлен на молочный завод в г. Резекне. С матерью они жили в гражданском браке вплоть до 50-х годов.
Отец любил А. И. Микояна, в его время — наркома пищевой промышленности, подарившего ему, выпускнику вуза, часы на банкете в честь окончания института. Не любил И. В. Сталина, поутру слушал «Голос Америки», писал матери с фронта пронзительные письма, с войны привез офицерскую сумку и несколько трофейных открыток. Сравните с достижениями маршала Жукова, который гнал себе из Германии трофейное барахло эшелонами.
Отец умер в 1973 г., на его похороны приехал из Украины его двоюродный брат Павел (?) Долина, парадный пиджак которого весил несколько килограммов, и на котором места не было от орденов и медалей. От него я узнал, что 14-летний герой-партизан Керчи Володя Дубинин умер на его (дядиных) руках, а мой отец был трусоват. К сожалению, его рассказом я не заинтересовался, а зря.
Потом я прочитал, что Володя Дубинин в 1941 г. спас свой партизанский отряд от затопления фашистами в катакомбах, а в 1942 г. был послан установить связь с другим партизанским отрядом, но по дороге столкнулся с советскими бойцами морского десанта и вызвался провести их в каменоломни через блокирующее отряд партизан минное поле перед каменоломней. Володя подорвался на мине вместе с четырьмя саперами. Значит, мой дядя был в числе штурмовавших Керчь бойцов морского десанта.
Про дядю, приехавшего на похороны отца, очевидцы мне рассказали следующую историю (он сам о ней нам не рассказывал). Видимо, устав от отцовского сидра, дядя пошел выпить пива. Тогда (в 1973 г.) пива в магазинах практически не было, а продавалось оно в специальных пивных ларьках в розлив. Дядя скромно встал в конец длинной очереди. Через какое-то время у ларька появился какой-то приблатненный тип, который полез за пивом без очереди. Возникла ссора, схватились за грудки, и верх стал одерживать лезущий без очереди. Дядя спокойно подошел к нему и без слов так врезал тому, что наглеца как ветром сдуло. А дядя снова встал в конец пивной очереди.
Сидя у гроба отца подшофе, однажды он произнес: «Да, Ваня трусоват был. Помню в 1920 г. Красная Армия брала Кременчуг, занятый махновцами (напоминаю, что в 1920 г. отцу и, видимо, дяде было по 16 лет). Передовые отряды Красной Армии не могли продвинуться — их останавливал пулемет на крыше одного из домов. Мы полезли на эту крышу, видим, махновец за пулеметом один. Ваня-то трусоват был, а я подкрался к нему сзади, взял за ж… и выбросил его вместе с пулеметом на х…». Вот такие, оказывается, у меня родственники.
Как приехали мы в Рогачев, я не помню, помню лишь, что в песке у Днепра было огромное количество пуль, осколков, пустых обойм, а игрушкой у меня был немецкий пистолет-пулемет, видимо, МР-40 или МР-41(«Шмайсер») с деревянным затвором, изготовленным отцом, и пустым магазином. Помню, к нам ходил из ближайшего лагеря для военнопленных высокий худой немец, который подарил мне очень точную деревянную модель грузовика, сделанную им самим из дерева.
Наверное, родители подкармливали его, отрывая от своего стола. Никакой вражды к нему я не заметил. Кстати, о питании. Память сохранила и такой эпизод (наверное, это был 1946 г.). Зима, темно и холодно, и мы всей семьей руками разгребаем какую-то промерзшую кучу, выискивая огрызки мерзлой картошки. Дело было ночью, а значит, действия наши имели противозаконный характер или считались постыдными, ведь отец был начальником строительства (восстановления) завода сухого и сгущенного молока.
