О Нарнии - [21]

Фобии — совсем другой разговор. Я не верю, что их можно контролировать с помощью литературы. По–моему, с ними мы рождаемся. Случается, конечно, что именно в книге ребенок найдет нечто ужасное для себя. Но будет ли это источником страха или только поводом? Если бы не эта книга, такой страх могло бы внушить что‑то другое, иногда совершенно непредсказуемое. Честертон рассказывал нам о мальчике, который больше всего на свече боялся короны на памятнике принцу Альберту. Я знаком с человеком, которому в детстве ужас внушала Британская энциклопедии — ни за что не угадаете, почему. Даже если вы ограничите своего ребенка безобидными историями, в которых никогда ничего опасного не происходит, его страхов вам не победить. Но вы лишите его всего, что могло бы облагородить их, сделать их терпимей. Ведь в сказках мы встречаем не одних злодеев, мы находим там прекрасных утешителей и защитников. И сами злодеи не только ужасны, но и величавы. Выло бы замечательно, если малыш, проснувшись ночью и услышав какие‑то звуки, не боялся бы. Но раз уж он все равно испугается, пусть лучше думает о великанах и драконах, чем о заурядных взломщиках. И мне кажется, святой Георгий или рыцарь в сияющих доспехах послужат лучшим утешением, чем мысль о полиции.

А вот если бы мне предложили сделку — избавиться от ночных кошмаров, но так никогда и не узнать о волшебной стране, — выиграл бы я? Для меня это серьезный вопрос. То, что я пережил, было ужасно. И все же такая цена — слишком высока.

Но я удаляюсь от темы. Да это и неизбежно, ведь на практике я знаком лишь с одним из трех способов. Надеюсь, заголовок не внушил вам мысли, что самоуверенный его автор решил обучить кое–чему детских писателей. Этого я делать не могу подиум причинам. Во- первых, многие пишут для детой гораздо талантливее меня, и я лучше сам поучусь этому искусству. А во–вторых, ни одну историю я не «сочинил». Когда я пишу, я скорее наблюдаю за птицами, чем строю здание. Я вижу образы. Некоторые из них похожи, у них как бы один привкус. Нужно всего лишь замереть и следить, как они соединяются друг с другом; Если вам очень повезет (мне никогда не везло настолько), из этих образов последовательно складывается картина и вы безо всякого труда получаете готовую историю. Но чаще (а со мной всегда) в ней есть пробелы. Вот только тогда и вам приходится что‑то придумывать, чтобы объяснить, почему те или иные персонажи оказались там‑то и там‑то и делают то‑то и то‑то. Не знаю, обычный ли это способ, и уж тем более — лучший ли он. Я могу писать только так; все начинается с образов.

И в заключение мне бы хотелось вернуться к тому, о чем я уже говорил. Я убежден, что неверно начинать работу над книгой с вопроса «Что правится современным детям?» быть может, вы скажете: «А начинать с вопроса „Что нужно современным детям?", руководствуясь нравственными, воспитательными мотивами, — тоже неверно?» Видимо, да. Это не значит, что я не признаю нравоучительных историй или думаю, что дети их не любят. Просто вопрос этот не приведет ни к чему хорошему. Задавая его, мы слишком много на себя берем. Лучше спросить: «Что нужно мне?», ведь то, что неглубоко волнует вас, не заинтересует и ваших читателей любого возраста. Еще лучше вообще обойтись без вопросов. Коли в истории, которую вы собираетесь рассказать, заложена какая‑то мораль, она неизбежно возникнет сама собой и в ней отразится весь ваш жизненный опыт. А если нет, не нужно ее изобретать. То, что у вас получится, будет банальностью и даже ложью. Стыдно предлагать такое детям. В том, что касается нравственности, они по меньшей мере также мудры, как мы. Если вы можете обойтись без нравоучений, так и делайте. Единственная мораль, которая имеет какую‑то цену, — мораль самого автора.

Все в книге должно отражать его собственные мысли. Мы пишем для детей о том, что с ними разделяем. Мы отличаемся от них, но не тем, что нам неинтересно то, о чем мы с ними говорим, а тем, что у нас есть и другие интересы, которых дети бы не поняли. Мы говорим о том, что занимает нас самих. Я полагаю, так и было со всеми великими детскими писателями, но почему‑то не все это сознают. Недавно один критик похвалил очень серьезную сказку, сказав, что автор ни разу не улыбнулся. Да с чего же ему было улыбаться? Мне кажется, нет мысли ужасней, чем такая: если у нас и есть что‑то общее с детьми — это «детское» (в отрицательном смысле), а вое детское непременно смешное. Мы должны встречаться с детьми на равных, ведь мы и вправду равны. Наше превосходство, возможно, в том, что мы гораздо больше знаем и (что ближе к нашей теме) лучше умеем рассказывать. Не нужно ни руководить маленькими читателями, ни делать из них кумира. А хуже всего смотреть на них, как профессионал на сырье, подлежащее обработке. Конечно, мы стремимся не навредить им и, с Божьей помощью; надеемся сделать им добро. Но при этом мы должны с уважением относиться к ним. Не нужно воображать себя провидением или судьбой. Я не скажу, что чиновник из министерства просвещения никогда не напишет хорошей детской книги. Все возможно. Но, по–моему, шансов мало.