О Милтоне Эриксоне - [19]

Ключевым фактором в понимании эриксоновской терапии является то, что он не считает терапевтическое изменение ре­зультатом большего осознания или понимания. Он не учит па­циента тому, что тот должен знать. Он действует иначе: создает ситуацию, которая требует от человека иного поведения и ведет к появлению нового жизненного опыта. Он, похоже, полагает, что человек в основе своей не рациональное животное, а обуча­ющийся организм, который учится через реальный опыт.

Если взять множество аспектов эриксоновской терапии и соединить их, возникнет общий подход к лечению. Эриксон приступает к лечению каждого нового пациента с ожиданием, что для данного пациента потребуется уникальный способ ле­чения. Он допускает многообразие терапевтической среды: может работать у себя в кабинете, дома, на месте работы па­циента. Он может ограничить прием одним часом или про­длить его до нескольких часов, менять размеры гонорара, выбрать короткую или длительную терапию. Его отношение к каждому новому пациенту заключает в себе ожидание, что па­циент естественным образом вылечится, когда помехи, сдер­живающие его, будут устранены. Он готов полностью взять на себя ответственность за то, что будет происходить с паци­ентом, но готов также снять с себя ответственность, если это необходимо для лечения. С первой встречи он принимает предлагаемое пациентом и определяет отношения как такие, при которых он готов работать в рамках, с самого начала по­нятных для пациента. Он движется к изменению максимально быстро; создает условия для нового опыта, подталкивающего пациента к действиям, требующим нового поведения, и из­меняет поведение-симптом, которое ограничивает пациента. Он максимально использует свойственные пациенту способы взаимодействия с людьми. Начав изменения в зни пациен­та, он стремится отпустить его на свободу и дать возможность развиваться по своему собственному, независимому пути.

Я широкими мазками набросал основные аспекты эриксонов­ского подхода — частично из-за того, что трудно детально ин­терпретировать его работу без обращения к клиническим случа­ям, описанным в его публикациях и рассказанным во время лекций. Каждый случай уникален. Другая трудность обобщения опыта Эриксона состоит в том, что из всего сказанного неиз­бео найдутся исключения. Много лет назад один исследова­тель вел долгие беседы с Эриксоном в надежде получить общую картину его терапевтических процедур. Молодой человек жаж­дал четких правил о “методе”, и Эриксон старался изо всех сил, чтобы обучить его. В какой-то момент Эриксон прервал дискуссию и вывел молодого человека на лужайку перед домом. Он указал на улицу и спросил своего гостя, что он там видит. Озадаченный молодой человек ответил, что видит улицу. “А еще что?” — спросил Эриксон и, поскольку парень пребывал в затруднении, указал на деревья, растущие вдоль улицы: “Что общего вы можете заметить у всех этих деревьев?” Внимательно изучив весь ряд, молодой человек сказал, что все деревья кло­нятся в восточном направлении. “Правильно, — удовлетворен­но сказал Эриксон. — Все, кроме одного. Второе дерево с краю наклонилось к западу. Всегда существует исключение”.

Тогда я подумал, что Эриксона ждут большие сложности с защитой своей позиции. А сейчас, каждый раз, когда я пыта­юсь упростить сложные процессы, особенно при описании рабо­ты Эриксона, мне сразу же вспоминается опыт, полученный мною тем солнечным днем в Фениксе.

3. Вклад Эриксона в психотерапию (1982)

Я представлю вам некоторые случаи из опыта личного обще­ния с Милтоном Эриксоном и попытаюсь передать мое понима­ние этого необыкновенного человека и его работы. Я много пи­сал об эриксоновской терапии, но ее основатель остается для меня загадкой. Хотя мы общаемся много лет, понять его до конца я никогда не мог. Проведя с ним в беседах сотни часов, я знаю его гораздо хуже, чем тех, с кем общаюсь поверхностно. За свою жизнь я изучал многих психотерапевтов, а Эриксона глубже, чем кого бы то ни было. Научившись многим из его те­рапевтических приемов, я использовал их в своей практике и преподавании. Не проходило и дня, чтобы я не применил в моей работе чего-либо из того, что узнал от Эриксона. И все же основные его идеи я ухватил лишь частично. Я чувствую, что если бы понял более точно то, что Эриксон пытался объяс­нить об изменении людей, мне бы открылись новые горизонты в терапии.

Эриксон никогда не делал секрета из своей работы. Вполне возможно, что он был самым открытым для публики терапевтом за всю историю психотерапии. На протяжении многих лет он проводил семинары и мастерские для больших аудиторий как у себя на родине, так и за рубежом. Он опубликовал более ста работ. Тысячи посетителей, поодиночке и группами, приезжа­ли поговорить с ним. Его лекции, демонстрации и беседы запи­сывали на пленку чаще, чем любого другого практикующего те­рапевта. Он щедро отдавал себя и свои знания всем заинтересо­ванным. И хотя Эриксон любил показывать, что вам еще учиться и учиться, он никогда не пытался казаться загадочным или непонятным. Он старался упростить и объяснить свои идеи так, чтобы их мог понять любой. Порой он терялся, когда мно­гие из нас понимали его идеи лишь частично. Сколько раз на протяжении многих лет я спрашивал его, почему он делает что- то в терапии, а он отвечал: “Это же очевидно”. Я говорил: “Нет, Милтон, это не очевидно” — и продолжал расспрашивать его только для того, чтобы обнаружить новую и неожиданную сложность в его мыслительном процессе.