О мифологии и философии Библии - [43]

Библиоведы полагают, что Притчи были объединены в один сборник в III–II вв. до н. э. Составитель его был вдохновлен афористичностью и глубиной древних сентенций. «Слушайте, дети, наставление отца, и внимайте, чтобы научиться разуму» (IV, 1). Он неоднократно приводит дерзновенные слова о том, что главное — это мудрость: «…приобретай мудрость, и всем именем твоим приобретай разум, высоко цени ее, и она возвысит тебя» (IV, 7–8).

Мудрость «дороже драгоценных камней» и «ничто из желаемого» не сравнится с нею. И хотя в некоторых афоризмах назойливо повторяется проповедь, будто «начало мудрости — страх господень» (I, 7), все же откровенные дифирамбы могуществу человеческого познания недвусмысленно говорят о том, что содержание Притч вышло за рамки чисто религиозной концепции мира и человека. Не случайно талмудисты не хотели включить книгу Притчи Соломоновы в ветхозаветный канон. Защитники иудаизма не могли считать священным писанием поучения, придающие огромное значение напряженной работе философской мысли и содержащие идеи о ценности познания мира.

Видное место в Притчах занимают раздумья над этическими проблемами. Воспевая труд, усматривая в нем источник полноценной жизни и богатства, мыслитель гневно бичует лень и косность: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым» (VI, 6). Учись у него труду. Как муравей, заготовь летом хлеб свой, собирай во время жатвы пищу свою. Будь активным, деятельным, любознательным: «Не давай сна глазам твоим и дремания веждам твоим» (VI, 4). «Не люби спать, чтобы тебе не обеднеть; держи открытыми глаза твои и будешь досыта есть хлеб» (XX, 13). «Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом; а кто идет по стопам празднолюбцев, тот скудоумен» (XII, 11).

Притчи, выражавшие элементарные нормы нравственности, отвечали интересам большинства людей. Мы имеем в виду притчи, воспитывавшие юношу в духе уважения к отцу и забот о престарелой матери (XXIII, 22), осуждавшие лжесвидетельство (XXIV, 28), воспевавшие чистоту и честность (XIII, 3). Эти и им подобные нормы нравственности Притчей были прогрессивным элементом духовной культуры современников. Именно потому, пользуясь словами В. Г. Белинского, «всякая черта прошедшего времени, всякий отголосок из этой бездны, в которую все стремится и из которой ничто не возвращается, для нас любопытны, поучительны и даже прекрасны» ^3–4.

Примечательно, что этические афоризмы, разбросанные по главам Притчей, преподносятся как результат раздумий над жизнью человека в ее реальных опосредствованиях. Нигде не сказано, будто моральные сентенции генетически связаны с Торой и продолжают мифологическую традицию, согласно которой моральные правила (декалог) были продиктованы самим Яхве и записаны на каменных скрижалях, принесенных Моисеем с горы Синайской. Создается впечатление, что составитель Притчей ничего не знает о так называемом синайском откровении. Для него духовность — не божественное вдохновение, а обобщение конкретных наблюдений. Превосходны такие, например, живые наблюдения: вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых: «…муравьи — народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою; горные мыши — народ слабый, но ставят дома свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах» (XXX, 25–28). Сила образного обобщения здесь высока. Естественные явления служат метафорой для выражения некоторых сторон социальной жизни.

Сказанное не означает, будто авторы Притчей не были людьми своего времени. Наоборот, в соответствии с религиозным миропониманием, которое было тогда господствующей идеологией, они учили, что во всем надо видеть перст божий. Потому они активно проповедовали «страх божий» в качестве панацеи от всех социальных зол (XVI).

Множество аллегорий, метафор и сентенций в Притчах в лаконических выражениях запечатлели особенности экономической и духовной жизни древнеиудейских земледельцев и их борьбы как со стихиями природы («Преисподняя и утроба бесплодная, земля, которая не насыщается водою» — XXX, 16), так и с эксплуататорами и вельможами («Есть род, у которого зубы — мечи, и челюсти — ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми» — XXX, 14).

В Притчах ведет разговор обогащенный опытом человек, умеющий видеть и понимать тяжелую жизнь труженика и его неистребимую борьбу за подлинное счастье. Притчи пронизаны оптимизмом, глубокой верой в созидательную силу человеческого разума.

Как сказано, авторы афоризмов и их собиратель — люди своей эпохи. Во многих советах юношам явно сказываются приметы времени. Культивируя «страх божий», учтивость и покорность, Притчи проповедуют религиозную «теорию» извечности деления общества на праведных и нечестивцев, на богатых и бедных. Подобные проповеди должны были создать иллюзию гармонии общественного организма, зиждущегося на принципе господства и подчинения. Четыре явления, сказано в Притчах, противны земле: раб, когда он делается царем; глупец, когда он досыта ест хлеб; позорная женщина, когда она выходит замуж, и служанка, когда «она занимает место госпожи своей» (XXX, 21–23).