О, Мари! - [75]

Варужан помолчал, потер виски, затем устало продолжил:

– Россия нереформируема, это особая страна, особые люди. Вчерашний знакомый, нормальный парень, получает должность – и за неделю становится абсолютно безжалостным чиновником. Власть не любит свой народ, народ боится власти, ненавидит и ее, и своего соседа, особенно если тот другой национальности. Это страна кипучей социальной ненависти, она вечно открыта для внутренней борьбы и в любую минуту готова взорваться гражданской войной. Помни, Давид, геополитически Россия всегда будет доминировать в отношениях с Арменией – так распорядилась судьба, дав нам такую землю и таких соседей. Но другие соседи еще хуже. Если русские унижают и оскорбляют, то мусульмане хотят тебя физически уничтожить. Поэтому мы всегда будем с Россией, и все, что есть в России, всегда будет и у нас – пусть и в смягченном виде, исходя из генетики малой нации. Не скрою, как только представится возможность – уеду к чертовой матери, брошу все. Здесь я доктор наук, там буду плиточником, улицы буду мести… но я уже не могу жить в таких условиях. Ну и наконец, я много раз слышал, как мои родственники Азат и Сильвия обсуждали твои и Мари отношения. Они тебя любят и мучают своими сомнениями и себя, и Мари. Они уедут, а за ними и я. Не теряй свой шанс.

* * *

Я внимательно слушал Варужана и внутренне был согласен со многими его мыслями, кроме одной – покинуть родину. Все это время я следил за выражением лица Мари. Видно было, что она сильно переживает и полностью согласна с Варужаном, надеется, что тот убедит меня, раз она не в состоянии этого сделать. Впервые я почувствовал, что между нами существует некий труднопреодолимый культурный барьер, что мы по-разному воспринимаем мир и человеческие отношения, что, в конце концов, мы не одно целое и что такое любимое существо в мыслях может желать того, что абсолютно неприемлемо для меня. Мне трудно было продолжать разговор, но я все же решился.

– Мари, сейчас конец февраля, в июне мы получим диплом и попрощаемся с университетом. Четыре года мы были вместе. Я засыпал и просыпался с мыслями о тебе. Сейчас, когда ты в течение недели получаешь по три предложения с просьбой выйти замуж…

– Какие три? Мне было сделано одно предложение серьезным парнем. Второе я сама сделала тебе. А то, что ты рассказал насчет фарцовщика, – какой-то идиотский розыгрыш.

– Хорошо, допустим, серьезный парень предлагает тебе уехать в хорошую страну, где живут честные, добрые люди, а ты, в свою очередь, предлагаешь мне зарегистрировать брак. Это естественно при наших отношениях, абсолютно нормально и естественно. Но я думаю, что надо повременить год-два, а может, и три. Если через год или два твоя семья уедет – а это, судя по всему, обязательно случится, – что сделаем мы? Мой ответ ты знаешь, не буду повторять при Варужане. Решай, время еще есть.

Мари молчала, глаза ее наполнились слезами. Варужан явно почувствовал себя неловко.

– Ладно, ребята, сами разберитесь в своих проблемах. Я пока живу здесь и делаю все, что мне полагается делать. Спокойной ночи!

– Пожалуйста, Варужан, достань для меня билет, я хочу вернуться домой вместе с Терезой, – глухо произнесла Мари.

– Мари, не утруждай Варужана, – перебил ее я. – Если необходимо, я сам достану билет. Спокойной ночи, Варужан.

– А ты не пойдешь отдыхать к себе в номер? – спросил химик.

– Я посмотрю телевизор здесь.

Включил телевизор, но не мог сосредоточиться. Мари, отвернувшись к стене, тихо плакала. Я смотрел на такую знакомую фигурку, на вздрагивающие плечи, и на сердце у меня скребли кошки. Несколько раз я готов был вскочить и закричать: «Не плачь! Уеду с тобой, хоть на Аляску, хоть в Антарктиду», – но сдерживал себя. Примерно через час встал, принес из ванной полотенце, утер покрасневшее от слез лицо любимой, укрыл ее одеялом, погладил по светлым волосам и вышел из комнаты, не говоря ни слова.

Я долго ходил вокруг гостиницы по заснеженным московским улицам. Страшная тяжесть лежала на душе, ощущение чего-то непоправимого не оставляло меня. Внутренний голос подсказывал, что сейчас решается моя судьба и судьба Мари.

Глава 15

Через несколько дней сестры улетели домой. С ними был и Варужан, поэтому я не поехал в аэропорт провожать их. Мои попытки заплатить за авиабилеты Мари мягко, но решительно отвергла: «Ты, Давид, еще долго будешь здесь, тебе деньги нужны больше». Все эти дни мы общались, говорили о пустяках, но к прежнему разговору не возвращались. Думаю, каждый из нас решил тогда для себя, что другой должен будет уступить, пойти навстречу, что возможен какой-то компромисс.

Я мысленно спорил с Мари, считал ее позицию несправедливой. Как это так? Я мужчина, но она хочет принимать решения не только за себя, но и за меня, не хочет жить отдельно от своей семьи, а меня принуждает оставить родителей и уехать в неизвестность. А думала ли она о моих интересах, о моих амбициях? Если у меня в другой стране ничего не получится, я превращусь в жалкого, беспомощного, полностью зависящего от нее и от ее семьи нахлебника. Да она перестанет меня не только любить, но и уважать! Кому нужен неработающий, не зарабатывающий, косноязычный (это еще в лучшем случае) мужчина, клянчащий у жены деньги на карманные расходы или на международные телефонные разговоры с родителями, которых он бросил ради «великой любви»? Да, я действительно люблю Мари, люблю, может, даже больше жизни… Нет, неправда. Жизнь мне нужна, чтобы любить ее, иначе она достанется другому. А кроме того, любовь и долг – это два великих чувства, данных природой человеку. Любовь прекрасна, но себялюбия и стремления к удовольствию в ней больше, чем в чувстве долга. Я не должен любить женщину такой ценой, даже Мари, но я должен любить моих родителей, которые дали мне жизнь и вырастили меня, не жалея сил и времени. Если я не выполню долга перед родителями, то не смогу чувствовать себя полноценным человеком, достойным уважения и любви. Да такого человека и Мари не сможет любить – будет просто жалеть.