О любви (сборник) - [75]

— Ну, чего же ты? — сказала девушка.

— А чего?

— Чего не целуешь?

— А как?

— Брезгуешь? — Девушка сделала попытку встать. Он схватил ее за руку и вернул на место.

— Да не брезгую, — зашептал пересохшим ртом. — Не умею. Понимаешь ты, не умею!

— Ладно врать-то! — сказала она недоверчиво, но с оттенком ласки. — Чтоб такой красивый парень не умел?.. Признайся, сколько девушек испортил? Небось и счет потерял?

— Первой будешь.

— Ох, завирала!

— Не думал я о девушках. Другая у меня думка.

— Это о чем же?

— Как человека убить.

— Вон ты какой! — В голосе прозвучало уважение, она сразу и охотно поверила услышанному. — Купца аль кого?.. Большую деньгу возьмешь?

— Плевал я на деньги! Двух обедов не съешь, двух пиджаков не наденешь. Мне за народ…

— Ску-у-шно!.. — перебила она. — Скучно с тобой, как в могиле. Пойду я.

— Погоди! Сделай как надо. Сделай сама!..

— Дурачок!

Она стянула через голову кофточку, обнажив грудь. Расстегнула на нем рубашку. Он был как истукан. Она навлекла его на себя, забилась в его руках и услышала изумленно — захлебный крик мальчика, ставшего мужчиной…

* * *

…Камера. Те же собеседники.

— Я не урод, — говорит Старков, продолжая ранее начатый разговор. — Нормальный человек. Была у меня девушка. Встречались. А потом все кончилось.

— Почему?

Старков молчит.

— Она вас бросила?

— Нет.

— Вы ее бросили?

— И я ее не бросал. Просто перестали встречаться. А зачем вам все это?

— Меня интересуют люди. Особенно вы.

Старков задумался.

— Когда я встречался с той девушкой, то уже не о жизни думал — о смерти. Какая тут любовь?.. Она замуж хотела, детей хотела, да разве мне можно?.. Я и не любил ее.

— Кого же вы любили?

— Никого. Задумку свою. Любви не было, а беспокойство от этой фабричной было. Я понял, это не для меня. Пустая трата времени и сил. И повесил замок.

— И больше никого не любили?

— Да какая это любовь? Глупость одна. Я шел в лес знакомой тропкой не любить, а пистолет пристреливать.

— Лучше бы остались с той девушкой! — воскликнула Мария Александровна.

— Это почему же? — озадачился Старков.

— Кирилл Михайлович был бы жив.

— Наверное. — Лицо Старкова стало жестоким. — Вот поэтому я с ней и расстался.

— За что вы так не любите Кирилла? — всплеснула она руками. — Ума не приложу. Он же милый…

Это прозвучало очень наивно, но не смягчило Старкова.

— Хватит себя обманывать! Спросите повешенных, спросите томящихся в темницах, спросите замордованных солдат…

— Солдаты его любили! — не выдержала Мария Александровна.

— Охотно на водку давал?.. Отец-командир!.. Гнал на верную смерть, для него человеческая жизнь — тьфу! Жестокий, хладнокровный, безжалостный тиран!.. — Он едва удержался, чтобы не плюнуть на каменный пол камеры.

Мария Александровна смотрела на него с доброй, сочувственной улыбкой:

— Как все это не похоже на Кирилла! Вы бы посмотрели на него в семейном кругу, среди друзей, на дружеских пирушках с однополчанами…

— А вы бы посмотрели, как он подмахивает смертные приговоры!

— Вы что-то путаете, — сказала она тихо. — Приговоры — дело суда, при чем тут мой покойный муж?

— Знаем мы этот суд! Как прикажут, так и решат.

— Суду присяжных никто приказать не может. Да и не имел мой муж к суду никакого отношения.

— Вы еще скажете, что он солдат жалел?

— Я видела его на войне. Он подымал роты в атаку и шел первым на турецкий огонь. А ведь он командующий. Самый бесстрашный человек в армии. У него было восемь ран на теле, больше, чем у всех остальных командиров его ранга, вместе взятых. Я не хочу оправдывать Кирилла, да он в этом и не нуждается. Он все искупил своей смертью…

— Все ли?

— Он был администратор старой школы — прямолинейный, жесткий, не отступающий от цели, от того, что считал правильным. Он ничего не выгадывал для себя: ни славы, ни почестей, ни богатства, — ему все было дано от рождения. Но он этим не пользовался. Он служил России… так, как понимал.

— Плохо понимал! — крикнул Старков. — Такие, как он, замордовали страну, превратили в рабов прекрасный, умный, талантливый народ. Всех надо истребить, до одного!..

— Ну, ну! — сказала Мария Александровна все тем же тоном, будто призывала к порядку расшалившегося мальчишку. — Успокойтесь. Возможно, я чего-то не понимаю, не знаю. Я же не политик, не государственный деятель и, к сожалению, не народ. Мне нельзя об этом судить. Но я женщина, мать, жена… была… любила отца моих детей. Он был такой добрый и терпеливый со мной. Я не хватаю звезд с небес, часто говорю глупости, он никогда не сердился, ни разу не повысил голос, не позволил себе нетерпеливого жеста…

— Виноват был перед вами, вот и не рыпался.

— Кирилл Михайлович ни в чем не виноват передо мной, — сказала она, чуть поджав губы, и впервые в ее кротком голосе прозвучали строгие нотки.

Дверь ржаво заскрипела, и в камеру вошел тюремщик с обедом для Старкова. Жидкий суп и перловая каша помещались в двух жестяных мисках. Миски стояли на жестяном подносе.

Старков на суп даже не взглянул, но миску с кашей слегка поскреб ложкой, после чего опустил поднос на пол. Достал курево, задымил и прикрыл глаза. Если этот маневр был рассчитан на Марию Александровну, то не достиг цели. Она старательно принялась за вязанье…