О любви (сборник) - [74]

— Так что вдовы и сироты не пострадали, — ядовито уточнил Старков.

Она не обратила внимания на его интонацию.

— Слава богу, нет. А свои средства я передала приюту для брошенных детей и небольшому женскому монастырю.

— Неплохие у вас средства!

— Были. Я не прибедняюсь. Но мы вовсе не такие богачи, как может показаться.

— Вам ли жаловаться! — сказал Старков и осекся, вдруг сообразив, что гражданское негодование едва ли уместно, когда оно обращено к вдове убитого им человека.

— Я не жалуюсь. Просто объясняю наши обстоятельства. Люди очень плохо знают жизнь друг друга и не стараются узнать. Милее самому придумать.

— Но вы же не станете утверждать, что все Романовы только и знают, что заниматься благотворительностью, — запальчиво сказал Старков.

— Нет, не стану, — ответила она мягко. — Люди все разные. Романовы в том числе.

— Богатые люди разные, а бедняки все одинаковы.

— Я… я не понимаю, — растерянно проговорила Мария Александровна.

— Беднякам не на что и незачем иметь свое лицо. Не до жиру, быть бы живу.

— Думаю, вы не правы. Человеческий пейзаж во всех слоях разнообразен. Но мне, конечно, трудно судить. — Она вдруг спохватилась: — Засиделась я. Мне давно пора к моим… другим мальчикам… Не сердитесь. Иногда мне кажется, что вы тоже мой мальчик, которому я сейчас больше нужна. Хотя и там несладко. Кирилл Михайлович был замечательный отец — строгий, требовательный и по-умному заботливый. Он хотел сделать из них настоящих мужчин. Не знаю, справлюсь ли я. Но доброе семя заложено… Скажите без ломанья — чего бы вам хотелось?

— Ничего, — отрубил Старков, которому не понравилось ее сюсюканье над детьми.

Пока они говорили, откуда-то — не слишком издалека — доносились глухие, мерные удары. Видимо, что-то изменилось в атмосфере, и удары стали громче, звучнее.

— Какой утомительный аккомпанемент! — досадливо бросила Мария Александровна.

— Виселицу сколачивают, — невозмутимо произнес Старков. В глазах ее отразился ужас.

— Нет! Нет!.. — Она зажала уши. — Какая виселица?.. Тупой административный раж!..

Старков насмешливо улыбался, пуская голубые кольца дыма.

— Идемте отсюда!

— Не могу, — посмеивался Старков. — Мне положено полчаса дышать воздухом.

— Это бог весть что!.. — металась Мария Александровна. — Я скажу коменданту!..

— Внимание! — поднял палец Старков. — Княжеское слово уже подействовало.

Мария Александровна убрала руки с ушей — действительно, удары топора прекратились. Она несколько мгновений молчала, переводя дыхание. Затем к ней вернулось обычное доброе расположение духа.

— Что вы скажете о фруктах? — спросила она.

— Не люблю.

— Что-нибудь сладкое?

— В рот не беру.

— Вино?.. Наверное, запрещено?

— Я не пью.

— Книги?

— Я пишу свою книгу… в голове.

— А не хотите на бумаге?

— Нет. К перу меня сроду не тянуло.

— Чем же вы жили?

— Тем же, ради чего умираю…

Она сделала протестующий жест, который Старков оставил без внимания.

— …Своим единственным поступком, который вам мерзок.

— Я этого не говорила, — сказала она истово. — Он мне ужасен, это другое… Вы человек своей идеи, своей правды, как Кирилл — своей. Я вашей правды не принимаю, но уважаю характер. Ладно, скажите быстро свое желание.

— Кувшин ледяной воды утром.

— Зачем?

— Я привык окатываться холодной водой. Хорошо бодрит.

— Какой вы молодец! — восхитилась она. — Сколько в вас жизненной силы. Вам жить и жить!..

…Через наплыв, будто продолжается вчерашний разговор, возникает камера и наши герои в привычной позиции: Мария Александровна вяжет, а Старков курит, лежа на койке.

— Я все думала над вашими вчерашними словами, — говорит Мария Александровна, — что у вас никого не было. Почему жизнь так немилостива к вам? Разве может быть молодость без любви?

— Очевидно, может.

— Вы обманываете меня. Не хотите говорить. Никогда не поверю, чтобы такой молодой, красивый, сильный человек ни разу не обнял девушку.

— Ах, вот вы о чем!.. Вы это называете любовью?..

…Воскресное гулянье на реке. Невдалеке виднеются кирпичные строения маслобойной фабрички. С противоположной стороны к речной луговине подступает густой смешанный лес.

Фабричные девушки водят хороводы, украсив головы венками полевых цветов, другие, лежа на траве, поют:

Ночь темна-темнешенька,

В доме тишина;

Я сижу младешенька

С вечера одна.

В стороне с брошюрой в руке пристроился на пеньке Старков. Он делает вид, что весь ушел в чтение, а сам нет-нет взглянет на веселящихся фабричных.

К нему подошла девушка, востролицая, из тех хожалочек, о которых говорят: оторви да брось.

— Чего киснете, молодой человек?

Старков оглядел ее снизу вверх — от загорелых, исцарапанных травой ног до пшеничных кудрей.

— Книжку учу.

— От книжек голова болит, — засмеялась девушка. — А вам не хотится в рощу пройтиться?

Будто нехотя, он поднялся, отряхнул брюки, сунул брошюру под ремень. Они пошли к роще…

…Лесная тропка. Садится солнце, заливая стволы берез своим пожарным светом. Вверху еще светится небо, а в западках, балках, буераках копится тьма. Девушка повисла на Старкове. Он деревянно смотрит вперед.

— Так и будем глину месть? — спросила девушка. Старков беспомощно огляделся.

Она схватила его за рубашку и потащила прочь от тропинки. С размаху упала на груду палой листвы у подножия клена. Старков упал рядом с ней.