О красоте - [29]

— Нет, ты только посмотри, — сказала она себе под нос, козырьком приставляя руку ко лбу, — у нее сейчас глаза из орбит вылезут. Когнитивный отказ, система в ауте.

— Что?

— Спасибо, спасибо! Можете идти — он тут живет, честное слово. Никто никого грабить не собирается. Тронуты вашей заботой.

Леви обернулся и увидел краснеющую женщину, стремительно переходящую на другую сторону улицы.

— Что за люди! — Зора спустилась на землю и сняла садовые рукавицы.

— Она следила за мной? Та же, что и тогда?

— Нет, другая. А с тобой я вообще не разговариваю — ты уже два часа как должен быть дома.

— Начало же в восемь.

— Начало в шесть, идиот. И ты, как всегда, пришел на все готовенькое.

— Брось, Зур, — сказал Леви со вздохом, проходя мимо сестры, — ты просто не в духе. — Он снял свою армейскую безрукавку и скатал ее на ходу. Голая спина Леви, узкая у основания и широкая в плечах, перегородила Зоре дорогу.

— Может быть, перспектива наполнить три сотни крохотных слоеных корзиночек крабовой пастой меня и не радовала, — подтвердила Зора, входя за братом в распахнутую дверь. — Но я отложила свои душевные переживания и сделала это.

Коридор был полон запахов. Негритянская кухня пахнет так, что можно насытиться одним ароматом — сладким благоуханием пирожных, пьянящим духом ромового пунша. Главный кухонный стол был заставлен накрытыми пленкой блюдами, а на маленьких карточных столиках, принесенных по случаю из цокольного этажа, громоздились тарелки и грудились стаканы. Посреди всего этого стоял Говард, держал бокал с красным вином и курил дряблую самокрутку. К его нижней губе пристали блудные крошки табака. На нем был его фирменный костюм шеф-повара, созданный словно в насмешку на самой идеей приготовления пищи: Говард состряпал его из опальных кухмистерских принадлежностей, которые за последние годы накупила Кики, но в хозяйстве так и не использовала. Сегодня он надел поварской халат, фартук, рукавицы, заткнул за пояс несколько кухонных полотенец, а одно лихо повязал себе на шею. В довершенье образа Говард был покрыт невероятным слоем муки.

— Милости прошу! А мы тут кухарим, — сказал Говард, поднес палец в рукавице к губам и дважды хлопнул им себя по носу.

— И выпиваем, — подхватила Зора, отбирая у него бокал и относя его в раковину.

Говард оценил ритм и иронию этого жеста и продолжил на той же волне:

— А как твои дела, дружище Джон? [13]

— Меня снова приняли за вашего грабителя.

— О нет, — осторожно сказал Говард. Он не любил и боялся говорить с детьми на расовые темы, а именно такой разговор сулили слова Леви.

— Скажете, я псих? — выпалил Леви и швырнул свою влажную безрукавку на стол. — Не хочу тут больше жить. Здесь все только и делают, что пялятся.

— Сливки никто не видел? — спросила Кики, вынырнув из-за двери холодильника. — Не концентрированные, не одинарные, не разбавленные — английские двойные. Они стояли на столе. — Взгляд Кики упал на безрукавку Леви. — Нет, милый мой, здесь ей не место. Неси в свою комнату, где, между прочим, царит форменный кошмар. Если ты мечтаешь отсюда съехать, займись - ка для начала своим логовом. Я не хочу сгорать от стыда при мысли, что его кто-нибудь увидит.

Леви помрачнел и продолжил разговор с отцом:

— А какая-то сумасшедшая старуха с Редвуд Авеню пристала ко мне с расспросами о маме.

— Леви, — сказала, подходя к нему, Кики, — так как насчет того, чтобы помочь?

— О Кики? Да ты что! — заинтересовался Говард, присаживаясь к столу.

— Да, старуха с Редвуд Авеню. Иду себе, никого не трогаю, а она смотрит и смотрит всю дорогу — чуть дырку во мне не прожгла. А потом остановила и давай спрашивать — словно боялась, что я ее пристукну.

Конечно, это была неправда. Но Леви гнул свою линию, поэтому позволил себе слегка согнуть и правду.

— А потом как начнет: твоя мама то да твоя мама се. Старуха при этом черная.

Говард попытался было выразить протест, но он был отклонен.

— А без разницы. Если эта черная старуха такая белая, что живет на Редвуде, то и думает она под стать любой белой.

— Не «без разницы», а «какая разница», — поправила Зора. — Что за идиотский фарс? Зачем подделывать свою речь, воровать язык людей, которым куда меньше повезло в жизни? Это отвратительно. Латинские существительные ты ведь склоняешь без ошибок, так неужели трудно…

— Так что, никто не видел сливки? Стояли ведь вот здесь!

— Думаю, ты слегка перегибаешь, Зур, — сказал Говард, на ощупь исследуя чашу для фруктов. — Так где, ты говоришь, это было?

— На Редвуд Авеню. Сумасшедшая черная старуха. Нет, ну сколько можно!

— Что ж такое? Ничего оставить нельзя. Стоит отвернуться, как… На Редвуде? — переспросила вдруг Кики. — А где на Редвуде?

— На углу, перед детским садом.

— Никаких черных старух там сроду не было. Кто она?

— Не знаю. Вокруг нее еще стояли коробки, как будто она только что приехала. В общем, не суть. Суть в том, что меня задолбали люди, которые следят за каждым моим…

— О Господи, и ты ей нагрубил? — спросила Кики, шлепнув на стол мешок сахара.

— Чего?

— Да ты знаешь, кто это? — воскликнула Кики. — Это же Кипсы въезжают — я слышала, они будут жить у нас под боком. Это жена Монти, я больше чем уверена.