О красоте - [24]

— Но вам-то, — сказал Джек, предвкушая конец своей фразы и сияя от удовольствия, — друг с другом знакомиться не придется. Сколько лет вы вместе, двадцать пять?

— Дорогой мой, — ответила Кики, кладя ему на плечо свою полную, в браслетах и кольцах руку, — если честно, целых тридцать.

Что-то мелькнуло в голосе Кики, когда она называла эту цифру.

— Как же говорят про такой брак? — вспоминал Джек. — То ли серебряный, то ли золотой…

— Железный, — сострил Говард, привлек к себе жену и чмокнул в щеку. Кики от души рассмеялась, звеня всей своей амуницией.

— Так вы придете? — спросила она.

— Это будет большая… — начал, сияя, Джек, но тут силой провидения включился громкоговоритель, и всех пригласили занять свои места.

7

«Реквием» Моцарта начинается с того, что ты идешь к огромной яме. Она за обрывом, который нельзя увидеть, пока не подойдешь к самому его краю. В этой яме твоя смерть. Ты не знаешь, как она выглядит, звучит или пахнет. Ты не знаешь, зло она или благо. Ты просто идешь навстречу. Твоя воля — кларнет, а шаги сопровождает скрипка. Чем ближе ты к обрыву, тем крепче уверенность, что впереди нечто ужасное. И в то же время там благословение и дар. Без этой ямы в конце твой долгий путь попросту не имел бы смысла. Но вот ты заглядываешь в пропасть, и тебя захлестывает волна нездешних звуков. За обрывом — мощный хор, похожий на тот, веллингтонский, где ты пела целых два месяца и где, кроме тебя, все были белые. Это и небесное воинство, и дьявольская рать. Это те, кто изменил тебя на земле: армия твоих любовников, твоя семья, твои враги, безымянная и безликая женщина, переспавшая с твоим мужем, мужчина, за которого ты думала выйти замуж, мужчина, за которого ты вышла. Хор тебя судит. Начинают мужчины, и суд их очень суров. Затем вступают женщины, но снисхождения никакого, спор лишь становится громче и яростней. Однако ты понимаешь: это спор. Приговор еще не вынесен. Надо же, какая острая борьба идет за твою жалкую душу. Да еще обезьяны с русалками водят друг вокруг друга хороводы и съезжают вниз по витым перилам во время Купе, в котором, согласно программке, ничего такого нет даже близко.

Kyrie eleison.

Christe eleison.

Kyrie eleison [11].

Вот и все, что есть в Kyrie. Никаких русалок, просто молитва. Но Кики все равно видела русалок с обезьянами. Целый час слушать малознакомую музыку и чужой, мертвый язык — это опыт, полный взлетов и падений. Временами ты обращаешься в слух и как будто во что - то вникаешь. Но потом вдруг обнаруживаешь, что сошла с дистанции, — неизвестно как и когда, то ли от скуки, то ли устав вслушиваться, — и музыка от тебя за тридевять земель. Ты хватаешься за программку. Там написано, что последние пятнадцать минут ожесточенных споров о твоей душе уложились в одну единственную не относящуюся к делу строчку. На Confutatis прилежно поверявшая дух музыки буквой программки Кики потерпела окончательное фиаско. Где она теперь, она не знала. В пучине Lacrimosa или гораздо дальше? Застряла на середине или движется к концу? Она повернулась с вопросом к Говарду, но он спал. Взглянув направо, Кики увидела Зору в обнимку со своим «Дискманом[12], в котором голос профессора Н. Р. Э. Гоулда объяснял ей каждую ноту. Бедная Зора — живет комментариями и сносками. В Париже было то же самое: ей так хотелось почитать путеводитель по Сакре-Кер, что она влетела прямиком в алтарь и раскроила себе лоб.

Кики откинулась на спинку кресла и попыталась унять свое странное волнение. Над головой висела тяжелая луна, пятнистая, как кожа старых белых людей. А может быть, Кики увидела старых белых людей — множество лиц, обращенных к луне, голов, лежащих на спинках кресел, рук, тихо танцующих на коленях и выдающих завидное знание музыки. Впрочем, среди всех этих белых людей не было никого музыкальней Джерома — он, как теперь заметила Кики, сидел и плакал. В искреннем изумлении она открыла рот и снова закрыла его, боясь спугнуть это чудо. Слезы текли обильно и беззвучно. Кики была тронута и тут же испытала еще одно чувство: гордость. Я вот не понимаю, думала она, а он понимает. И этого черного парня с умом и сердцем воспитала я. Если разобраться, много ли черных парней придет на такой вот вечер? — ни одного, небось, нет среди нас, подумала Кики, обернулась проверить и с легкой досадой одного все-таки обнаружила: это был высокий юноша с красивой шеей, сидевший рядом с ее дочерью. Нимало не смутившись, Кики продолжила свое воображаемое выступление на воображаемом съезде черных матерей Америки: Не так уж это и трудно, как кажется, надо только верить в успех и бороться с жалкой ролью, которую с рождения навязывают черным в нашей стране — это главное — ну и еще, наверное, надо участвовать в школьных мероприятиях, и чтобы в доме были книги, и деньги водились, и можно было устроить на открытом воздухе… Кики на минуту очнулась от своих материнских фантазий, потянула за рукав Зору и показала ей на слезы Джерома, как если бы они текли по щекам каменной мадонны. Зора глянула, пожала плечами и вернулась к профессору Гоулду. А Кики снова посмотрела на луну — насколько же она прекрасней солнца, и можно любоваться ею, не боясь, что заболят глаза. Чуть позже она решила предпринять последнюю отчаянную попытку найти в тексте строки, которые в данный момент пел хор, но выступление внезапно закончилось. Это так поразило ее, что она опоздала с аплодисментами, правда, Говард опоздал еще больше, потому что аплодисменты-то его и разбудили.