О - [30]

Одной рукой уворачиваясь от бегущих навстречу улиц, кажущихся в этот час бессмысленно широкими, другой рукой он выудил из кармана мобильный телефон и, скосив глаз, нашёл домашний номер Кирилла.

Поздно уже, автоматически подумал Пётр, но эта мысль тут же показалась ему настолько несущественной, что он не стал думать её дальше.

– Привет, Кирюша, – сказал Пётр в ответ на скрипучее, плохо смазанное «алло», раздавшееся в трубке после целого каравана длинных гудков, неспешно прошествовавших по серым, пустынным и широким пескам между Москвой и Санкт-Петербургом. – Это Пётр.

– А, Петя! – ответил голос, который после осторожного умелого прокашливания уже успел сменить тембр подколодной кикиморы на тембр добраго витязя раскудрявого, с верным соколом на шуйце, и Пётр безучастно отметил про себя, что удивления в его приветствии было, пожалуй, больше, чем радости. – Ну как дела?

– Да всё путем. Работа движется, деньга́ капает, судьи по-прежнему благосклонны к неформальным финансовым вспомоществованиям – чего ещё нужно бедному Йорику? Ты, кстати, Кирюша, не волнуйся. Я понимаю, конечно, что время для столь безрассудного звонка несколько неподходящее, – весь его смысл заключается, собственно, в простой проверке связи или, может быть, в простом желании не быть забытым – но в последнее время я как-то так крепко заработался, что выныриваю изо всего этого только в глубокой ночи. Поэтому я отчего-то и решил, что если твёрдо придерживаться правил приличия и хорошего тона, то можно вообще забыть о дружбе. Так ка́к у тебя жизнь продвигается?

– Супер она продвигается, – проговорил голос, явно смущённый и смятый этой излишне энергичной извинительной речью, обрушившейся на него в глухую заполночь. – Всё по-прежнему, а это значит – супер, – повторил он уже смелее, расправляясь и набирая ход. – И вообще, Петя, тебе ли, дураку, извиняться. Ты же знаешь, что от твоего голоса я ликую в любое время суток.

– Ну и слава Те, Господи, я рад, что у тебя всё пучком и кустиком. – Он собрался с духом, изо всех сил, до полной деревянности сжал рукой руль и задал невиннейший на свете вопрос: – А как Олеська, кстати? Как там у неё?

– Ой, не спрашивай. Одни огорчения. Вот вчера с ротвейлером сцепилась – тот сам, конечно, дурак, виноват, ты же знаешь этих тупых свиней – еле оттащил, иначе бы кирдык свинюшке. Пришлось потом с хозяином полчаса перетирать: такой уверенный в себе живчик с приблатнённым говорком – наверное, владелец парочки точек в большом торговом центре; в общем, крепенький такой энергичный прыщ с понятиями и кругозором вряд ли сильно отличающимися от соответствующих параметров его питомца. Ну, короче, спортивный у~бок из тех, что при разговоре постоянно вращаются, как на шарнирах, так что от него, как от ротвейлера, не знаешь, чего ожидать: то ли сейчас бить бросится, то ли обниматься. Всё повторял сначала как заведённый: «Ты у меня за это конкретно ответишь»… И какой же мерзкий у него, типа, знаешь, волевой подбородок: без одной чёрточки голливудский типаж, но ведь эта чёрточка всё и решает: чуть-чуть где-то поострее уголок у челюсти – и всё, поверх всей этой голливудщины образуется такой толстый налёт хамства, дешёвой подлости и бесконечно плоской хитрости, которую он, разумеется, ценит как зеницу ока, всерьёз считая её чем-то вроде житейской мудрости, что ото всего этого физиогномического букета хочется просто блевать, потому что человек с нормальным физиономическим обонянием сразу чувствует, что букетик-то безнадёжно и давно гнил. Ну, я его, разумеется, залакировал, как действительность, всякими разными ссылками на знакомства во властных структурах. Этот урод был в конце концов настолько же любезен, насколько и туп, что даже дал мне свою визитку и предложил обращаться к нему, если вдруг какие проблемы. (Я, понятно, уклонился от ответного жеста.) Вот смеху-то! Хотелось бы мне знать, в каких таких ситуациях я смогу опереться на его гнилое плечо, из какой такой ямы меня сможет вытащить этот шкодливый КМС то ли по боксу, то ли по подлости?..

– Ну вот, завёлся, как обычно, – как бы с улыбкой (хотя ему сейчас, разумеется, было не до улыбки) протянул Пётр. Эту громокипящую тираду Петру не раз хотелось перебить неправильными, единственно интересующими его вопросами, но ведь на то и были дадены ему сравнительно большая воля, довольно-таки большое сердце и несомненно большой ум, чтобы иметь возможность вовремя удерживаться от неправильных вопросов, и поэтому стоило Кириллу замолчать на миг, чтобы перевести дыхание, как правильная, невинная и бесконечно дружеская реплика созрела и, созрев, упала в эту паузу, точно заняв предоставленное ей местечко:

– Эх, Кирюша, жениться тебе надо. Не положил ещё глаз на кого? А то так и будешь со своей бультерьершей долгий век коротать. Нам ведь лет по пятьсот каждому отпущено, не меньше…

– Дурак ты, – возразила телефонная трубка, сухо рассмеявшись, – ну сам подумай, как много на свете девушек хороших, как много ласковых имён. И зачем мне при таком обнадёживающем разнообразии жена?

– Ладно, Кирюша, заговорился я с тобой что-то, – произнес Пётр с ласковой грубоватостью. – Давай до следующего созвона.