Зашелестела занавеска, муха прожужжала над ухом Наташи. Она пошевельнулась. Атахан, точно его застали на месте преступления, встрепенулся и исчез в темноте коридора…
Раннее утро разрумянило Юльку. Счастливая, по ступеням крыльца она поднималась с многоцветным букетом гладиолусов… Через минуту на цыпочках прокралась по коридору и трижды условным сигналом постучала в дверь Атахана:
— Пограничники прислали цветы!
Никто не отозвался. Юлька надавила на дверь, с улыбкой вошла и остановилась пораженная: комната пуста! Койка застлана, лекарства не тронуты, наручные часы с тумбочки исчезли. В тумбочке — подаренная ею конфета. Девочка подняла голову, посмотрела на абажур, на потолок, недоумевая. Букет выпал из рук.
Юлька бросилась к матери. В коридоре ее остановила Гюльчара.
— Он уехал!.. — со слезами в голосе крикнула Юлька.
— Ты его не встретила? Может, он у машины с пограничником? Почему молчишь? — тревожно спросила Гюльчара.
Девочка замотала головой и побежала. Наташа спешила ей навстречу. В первый раз увидела Юлька у матери виноватые глаза…
Возле палаты Атахана толпились больные. Взгляды обратились к Наташе в ожидании ответа, куда исчез Атахан…
Бледная, Наташа остановилась у порога, вошла в палату, зачем-то передвинула подушку и вдруг ощутила, что опустела не только больница… Нервно сдернула скатерть на тумбочке. На пол упал конверт. Быстро взяла его. Не глядя на адрес, она выхватила хрустящий плотный лист. Сперва увидела конец письма и подпись «Лейла», потом, подавляя чуть ли не ревнивое волнение, перевернула листок, на мгновение даже закрыла глаза: слово «Атахан», написанное чужой женской рукой, кольнуло ее. Пересилив себя, перевернула лист, глаза нашли дату. Да-да! Она еще не поняла, зачем ей знать дату. «Неужели он, будучи связан с другой, предлагал мне стать его женой?!» Буквы сливались, словно расплывались. Мучительно краснея, одним махом прочла и опрокинула в себя чужое смятение. И почувствовала себя лучше: она, Наташа, отказала, не задумываясь, тому, о ком столько думала другая. Наташа постигла инстинктом женщины: писала ему порядочная и красивая девушка. Она не успела сложить письмо и опустить в конверт, как чужое смятение стало ее смятением, она как бы превратилась в Лейлу и с безнадежной надеждой обращалась к Атахану. «Полно, — внутренне крикнула она себе, — что за чушь! Какое тебе дело до всего этого? Никакого!» Но внутренний голос, не прощая лжи, из сокровенных глубин души тихо, но настойчиво нашептывал: «Есть дело! Есть дело! Есть, есть, есть!»
— Он еще совсем-совсем слабый. Ему недели две нельзя вставать! — обращаясь к Наташе, ворчала Гюльчара, точно укоряя ее. Наташа отвела от нее глаза.
За тумбочкой, от всех отвернувшись, всхлипывала Юлька. Букет валялся на полу. А руки Наташи машинально, нерешительно надорвали лист письма и замерли. Письмо жгло ей пальцы, надо было скорей избавиться от него. Замешкавшись, хотя ее тянуло поднять букет, Наташа переступила через него…
В это утро Атахан, тяжело передвигая словно свинцовые ноги, томительно плелся к райкому. Теперь он понял, о чем говорил и о чем умолчал Федор. Теперь он услышал и пережил это. И сам понимал: объяснение в любви было некстати…
Силы убывали, подергивались веки, особенно левое. Попробовал придержать его указательным пальцем. Подергивалась щека. Рука не повиновалась, утратила подвижность. Внутренняя противная дрожь распространялась по всему телу. Взывал к своей гордости, а ловил себя на смирении, на жалкой и позорной покорности. В заносчивости забыл, что пытается преодолеть мало исследованную мощь змеиного яда. Ведь человек все может. Все! Но оказывается, не всегда! Он пытался преодолеть и яд отказа. А тот уже душил его. Отказывало сердце, отказывало дыхание, отказывал мозг. Атахан пытался приостановить поток воспоминаний. Но обжигающая волна взметнулась, захлестнула, закружила его. Едва не упал, изо всех сил заторопился, спотыкаясь, к райкому.
В приемной совсем еще юная, хрупкая секретарша с высокой прической наклонила розовое лицо и как бы заслонилась ладонью от повелительного голоса, раздающегося из-за двери. Атахан остановился, поняв, что пришел не вовремя. Надо уходить! Трудно повернуться. Но повернулся.
— Да я с тебя три шкуры спущу! — кричал за дверью Кулиев. — Снабженцы, называется! Я сам приеду! Да, да, да! И разговаривать нечего! — Стукнула о стол брошенная трубка, заскрипели шаги. Дверь распахнулась настежь. Из кабинета вышел взбешенный Кулиев. Прищуренные глаза утратили теплый, притягательный свет, свою проницательность. И правда, гнев шагает впереди, ум — сзади…
— Сейчас чай принесу, — сказала секретарша.
— Я в двенадцатую, на вышку! — кипя и словно бы продолжая прерванный по телефону разговор, бросил он секретарше. И тут увидел в трех шагах от себя Атахана. Исхудалое лицо… левая рука трясется…
— Почему не в больнице? — напустился на него Кулиев. — Мне уже звонила Иванова. Переполох там наделал. Идем, отвезу! Иванова сказала, что тебе еще минимум две недели лежать надо! — Кулиев властно двинулся по коридору. Атахан стоял как врубленный.
— Едем! — приказал Кулиев. — Тебе говорят!
