О! - [22]

– С ума сойти… просто не верится, что все это происходит со мной… – пробормотал он.

Поль вызвал конвойного и велел отвести Олэна обратно в камеру.

Пралине, скорчившись в углу, лизал кубик маргарина. Поразительно, до чего у него широкий и толстый язык.

Остальные, усевшись тесным кружком, играли в «злодейку» (карты пронесли в камеру контрабандой, но надзиратели их пока терпели). Лишь мошенник, сидевший лицом к двери, вскинул глаза на Олэна, да и то без всякого любопытства.

Франсуа побрел в уголок к Пралине и лег, обдумывая положение. Сейчас он не замечал ни грязи, ни твердой поверхности пола, в голове вертелась лишь последняя фраза фараона-машинистка: «…может навести на мысль о куда более значительной роли в банде… да, гораздо более значительной…»

Даже то, что он просто крутил баранку, потянет, как минимум, на десять лет. Пустячок по сравнению с тем, что грозит братьям Шварц – уж они-то наверняка рискуют однажды утром чихнуть в корзинке гильотины. Нет, лучше сдохнуть на тротуаре, как Франциск Первый, чем десять лет гнить в тюрьме.

Олэн мысленно подсчитал: 10 лет – это 3650 дней и столько же ночей. При этом он прекрасно знал, что и час может тянуться до бесконечности, а их набегает за десять лет что-то около девяноста тысяч. Сущая чепуха…

Олэн с головой погрузился в мрачные вычисления, как вдруг его толкнул локтем Пралине.

– Эй, братишка, слыхал, о чем я мыслю?

Олэн нервно мотнул головой. Ему вдруг осторчертели и клошар, и вся эта бесполезная комедия.

– Так вот, я мыслю, что здорово дал маху… со сроком освобождения то есть… Ну, разве не прикол, а? Послушай, ты помоложе, может, глянешь?

Пралине сунул ему в руки календарь. Месяцы теснились, как сардины в банке – два ряда по шесть штук. А на оборотной стороне – изображение Богоматери. Какая-то ханжа бросила ему это на паперти вместо милостыни.

– Секи… – Пралине ткнул в календарь ногтем, окруженным траурной рамкой. – Они загребли меня ночью двадцать девятого сентября, в субботу… пихнули в тачку и отвалили ровняком сорок пять дён… Потом меня загонят в Нантер, прочухал?… Это вроде богадельни… Там придется торчать еще три месяца… Зимой там в кайф – днем малость пошуршал в саду, а ночью дрыхни себе в теплой постельке. Любо-дорого, не то что тут, в тюряге… Смахивает больше на дом отдыха… Ну, так я и хочу, чтоб ты мне растолковал, когда меня заберут отсюда.

Олэн уже не видел календаря. Глаза его блуждали где-то далеко-далеко. Он покосился на шестерых сокамерников. Они устроили дикий татарам, подзуживая проигравшего.

– Ты хочешь сказать, что через сорок пять дней тебя не выпустят, а просто переведут в другое место?

– Как так не выпустят? Да это самое настоящее освобождение! Исправдом-то – не кутузка!

– Ты не понял… Я спрашиваю, разве тебя не отпустят туда своим ходом?

– Что нет, то нет!

– Ага, короче, ты подмахнешь бумажку и двинешь туда с фараонами, в их чертовом фургоне?

– Точно. Ну, так и когда кончаются мои сорок пять дней?…

Клошар склонился над плечом Олэна.

Олэн знал, что окончательное освобождение – штука серьезная и все проверяют и перепроверяют до тошноты. Но, может, когда клошара просто переводят из камеры в исправдом, формальности соблюдаются не столь строго?

– Так вот, повторяю, меня подцепили двадцать девятого, около одиннадцати… вот тут…

– Во-первых, та ночь не считается, забудь о ней. А воскресенье, небось, проторчал в участке?

– Ага.

– Чего-нибудь подписывал?

– Не-а, ни единой бумажонки…

– Значит, и воскресенье тоже выпадает.

– Вот скоты!

– Значит, считай с ночи понедельника, первого октября, на вторник, второе. Видишь, как просто? То бишь перебирай себе число ночевок, как в гостинице.

И они вместе принялись считать, как школьники:

– Восемнадцать-девятнадцать… девятнадцать-двадцать… тридцать один-тридцать три… тридцать четыре… сорок пять!

– Ну вот, получается, что в четверг! Четверг, пятнадцатое ноября. Я тебе его обведу кружочком.

Олэн медленно обвел цифру шариковой ручкой и вернул календарик Пралине.

– Храни у сердца.

– Спасибо, приятель! – Клошар сунул календарь за пазуху. – Ах, стервецы!.. Как подумаю, что они слямзили у меня целый день!

– Воскресенье ведь. День Божий. Считай, что сделал Ему подарок.

– Ну, сам-то Он со мной не больно щедр на подачки!

Пралине зашарил в поисках луковиц. Он распихал их по всем карманам.

– Надо будет свидеться, когда тебя тоже выпустят на волю, а?…

– Почему бы и нет? – улыбнулся Олэн.

Теперь у него был день в запасе. Франсуа подтащил матрас поближе к стене и сел, сложив руки и закрыв глаза для пущей сосредоточенности.

Прокручивая в уме основные этапы будущей операции, он разговаривал сам с собой, не разжимая губ.

«Во-первых, написать в канцелярию и выяснить, входит ли ночь с воскресенья на понедельник в число сорока пяти дней. Это чепуха. Напишу от его имени и заберу ответ. Если – да, то все в порядке. Тогда за ним явятся утром четырнадцатого, в среду, а вовсе не пятнадцатого, как он думает. Фараон откроет дверь… Надо устроить, чтобы Пралине не шелохнулся, а вместо него ушел я. Надзирателя даже не стоит принимать в расчет. Они все время разные и не знают нас в лицо. Да, но как быть с Пралине? Либо он должен спать в это время, либо заранее привыкнуть, что на его имя откликаюсь я. Да-да, очень неплохая мысль. – Он даже вздрогнул от удовольствия. – Значит, приучить его, что я хожу туда-сюда, пользуясь его фамилией… Но как, Господи, как?»