О дивный Новый Свет! - [134]

На всякий случай, дежурили ночью и мои люди – из четырнадцати «дворян», четыре бодрствовали первую половину ночи, четыре вторую, а потом отсыпались.

Пятнадцатого июня мы пришли в Вышний Волочок, где Богдан познакомил меня с еще одной артелью – мы договорились, что и там нам построят элеватор и амбары. Семнадцатого, в Новом Торге, мы договорились еще об одном. И мы пошли на Тверь – до нее оставалось, по словам Богдана, дня полтора.

Следующим вечером мы расположились на опушке необыкновенной красоты, в ложбинке, окруженной соснами и березами. Пели птицы, журчала речка Тверца, в которой мы с таким удовольствием искупались, небо было ясное, и когда кроваво-красное солнце стало заходить за сосновый бор, я не удержался и, по старому обыкновению, нащелкал несколько десятков фотографий.

Вдруг ночь разорвал пронзительный свист. Я выскочил из шатра, но костёр, горевший прямо перед шатрами, мешал мне что-либо разобрать. Но были слышны крики и падения каких-то тел.

И тут я услышал серию выстрелов – по звуку, сделанных из нашего оружия. Кто-то пытался убежать – но ещё один выстрел, и звуки шагов бегущего затихли. Кто-то включил фонарики, и я увидел несколько неподвижных тел у повозок.

Оказалось, что ночью на нас напала какая-то ватага, человек, наверное, с пятнадцать. Семеро из людей Богдана были убиты практически сразу – и если бы не мои «идальго», кто знает, чем эта история могла бы закончиться. Трупов нападавших мы насчитали восемь – один из них был огромным детиной с длинной бородой и «зверского вида обличьем». Увидев его, Богдан присвистнул.

– А это, похоже, Волчонок. Известный душегуб из здешних лесов.

Еще один, лежащий на животе, показался мне смутно знакомым. Мы его перевернули, и оказалось, что это был один из тех, с кем я договорился в Новом Торге. Похоже, когда я платил им задаток, один из них увидел, что у меня был полный мешок денег – и рассказал дружкам из шайки. Да, есть вероятность, что в Новом Торге так ничего и не будет построено.

Мертвых бандитов мы обыскали и закопали там же, у дороги на лужайке. А тела своих людей Богдан распорядился взять с собой в Тверь, где и отдал их одному батюшке для захоронения.

– Мамок и жен их, кто женат был, возьму на содержание – отдали они живот свой за нас с тобой, княже, – сумрачно сказал он. – А вот твои люди зело добрые. Не отдашь их мне?

– Нет, не могу, – сказал я. – Они люди не подневольные. Если их уговоришь, останутся с тобой, но, боюсь, захотят обратно домой, в наши края. Но теперь пусть они нас охраняют.

– И то добро, – сказал Богдан, подумав.

Оставшееся путешествие было скорее приятным. В Твери я договорился с очередной артелью, мы с ребятами сходили в баньку, и двадцать первого июня ушли в Москву. Наконец, двадцать пятого с утра мы увидели, как «блещут маковки церквей и святых монастырей», и скоро мы уже въезжали в ворота Земляного города. Проехав до Белого города, мы свернули с Тверской дороги. Я смотрел по сторонам, любуясь улицами русской столицы, в которой я так и не успел побывать в наше время, и не заметил, как мы оказались во внутреннем дворе какой-то большой усадьбы.

– Княже, добро пожаловать в Москву, – сказал мне Хорошев. – Идем, тебе покажут твои покои. А потом приходи, откушаем, чем Бог послал.

За обедом я начал было расспрашивать Богдана, когда к царю, и что посмотреть в городе до того, как я попаду к нему на аудиенцию. Тот взглянул на меня и сказал:

– Княже, я приказал растопить баньку. После нее и поговорим.

Баня была роскошная. Вот только веники, которыми нас хлестали дородные банщицы, были не березовыми, а можжевеловыми. А потом, раскрасневшиеся и счастливые, попивая терпкий мед из деревянных кубков, мы расположились в предбаннике. Богдан отослал девушек, наказав им нас пока не тревожить, посмотрел на меня, и сказал:

– К царю я поеду завтра, но не знаю, когда он меня примет. А до того, как я у него побываю, ты, княже, оставайся у меня в усадьбе. Кормить-поить тебя будут, как меня, я распоряжусь, баня тебя и твоих завсегда ждет, а если что еще будет надо, скажешь моим слугам. Ну и еще, если девки мои обрюхатеют, от тебя или твоих, не обижусь. А вот на улицу носа не кажи.

– А почему, Богдане?

– А потому, что у себя на Неве я – царев наместник, да и по дороге – важный человек. И ты был моим гостем, значит, был в безопасности от всех, кроме разбойников. А здесь сразу видно, что ты чужой. И хорошо еще, если лихие люди нападут – у тебя людишки хорошие, хотя от ножа в бок в толчее и они не помогут. Но вот если тебя кто-нибудь из придворных царевых невзлюбит, то всякое может случиться. А еще хуже если тобой, упаси Господи, Конюшенный приказ заинтересуется, и попадешь ты, княже, прямиком к дяде царя, Дмитрию Ивановичу Годунову, в его подвалы. А там скажут, мол, не знаем мы никакой Русской Америки, и никакого князя Николаевского – самозванец ты. Ну и станут вопрошать, мол, кто такой и зачем пожаловал. Я-то потом тебя даже если и смогу оттуда вытащить, но и тогда не сразу, а охота тебе на дыбе побывать, али чего еще похуже? Вот потому-то и сиди здесь, и жди.

Потом, засыпая на мягчайшей пуховой перине, я подумал: ну вот, сбылась мечта идиота. Прибыл я в Москву, а мог бы сейчас в дивном новом свете пребывать, Лизу свою обнимать, на самолетах летать, город и страну строить, первенца своего нянчить… А тут кто знает, что будет дальше. Ведь, если верить нашей историографии, то Борис Годунов – тиран, каких мало. И вполне может быть, что не сносить мне головы. И вместо того, чтобы спасать свой народ от голода, познакомлюсь и с дыбой, и с другими инструментами агентства милого царского дяди… И вырастет мой ребенок сиротой.