О детской литературе, детском и юношеском чтении - [57]

Когда после революции робко начала появляться советская детская литература, то по мере ее появления можно было все больше и больше искоренять старый материал, который я старался охарактеризовать в первой части моего доклада. Протест некоторых представителей интеллигентского мещанства базировался, с одной стороны, на привычках к старой литературе, а с другой — на опасении, что новые революционные люди, при их полном непонимании такого нежного цветочка, как детская душа, своим грубым сапожищем растопчут этот цветочек и начнут угощать детей раскаленным железом и т. д. Нужно с печалью согласиться, что они были отчасти правы и что известная такая наклонность угощать этакими стальными клецками детей появилась. Занявшись с жаром этим делом, с энтузиазмом, достойным лучшей участи, но без умения, мы очень часто действительно создавали, и как будто распространяли, и как будто даже хвалили такие произведения, в которых ничего художественного на самом деле не было.

Но создавать не художественную детскую литературу для детей, конечно, противоречие в самом определении. Но это продолжалось недолго, и если продолжается сейчас, то сейчас уже продолжается как грех, как неудача, как вещь осужденная. Для всякого ясно, что опору детской художественной литературы мы должны искать в глубочайшем понимании, что такое художественный эффект вообще и чем вообще больше должно располагать произведение, чтобы производить такой эффект на детское сознание.

В тезисах доклада Ленинградской конференции отмечено, что в нашей современной детской литературе «мораль подана крайне грубо». Всякий, кто знает нашу современную литературу, скажет, что это совершенно верно, но надо задуматься насчет того, почему это так. Дело в том, что вводить социально-политический элемент или в этом смысле мораль, общественно-моральный элемент в книгу для маленьких читателей — вещь до крайности трудная. Как только вы этот элемент введете как таковой, т. е. не растворив его в образах, так вы получите тот недостаток, о котором говорится здесь как о грубой морали, и это будет противоречить нашим задачам, это будет лишать ребенка всего его интереса к книге. Недаром Белинский, а за ним Плеханов говорили, что как только общественно-политическая мораль выступает из-за образа и непосредственно напирает на читателя, то и у взрослого падает интерес; что же можно сказать о ребенке? Вы берете социально-политическую истину, общественно-моральный тезис, претворяете в норму поведения или разделяете на норму понимания ребенка и стараетесь вложить его в живой образ так, чтобы он был интересен ребенку, — задача почти совершенно непосильная. Я не хочу сказать этим, что — знаете, не будем стараться давать детям дошкольного возраста социально-политическую, общественно-моральную литературу. Нет, давайте будем стараться, но будем помнить, что это необычайно трудно и что даже талантливому человеку это один раз удается, а второй раз нет, а у менее талантливых людей будет гораздо больше неудач, так как это необычайно трудно. На утешение нам должно быть то, что мы создали прекрасную детскую книгу, в которой графика, иллюстрация играют главную роль. Ведь в чем сила графики? Она, в отличие от живописи, представляет собой род литературы, это иллюстративный жанр: может быть, украшающая графика — это иное дело, но я говорю о графике, имеющей определенное содержание. Графическими средствами можно, как и иероглифами, наглядно рассказать любую вещь. А наша графика находится сейчас в цветущем состоянии, мы переживаем высокий уровень развития графики, она занимает сейчас едва ли не первое место в Европе, и одной из пружин, поднявших графику на такую высоту, является неграмотность нашей страны и наше внимание к детской литературе, хотя очень часто жалуются еще и теперь на недостаток этого внимания. Наша графика получила огромный плакатный заказ, как нигде в мире, и огромный детский книжный заказ, детский иллюстрированный заказ, и не удивительно, что, например, иностранная критика, говоря о нашей детской книжке, отмечает прежде всего эти достоинства ее графической стороны.

Ну а это уже кое-что. И для маленьких детей, как для неграмотных людей, этот род разговора образами, не литературно-словесными, а образами рисования, есть большое достижение. Я не хочу этим сказать, что мы не должны стремиться к высокому идеалу создания вполне детской для пятилетнего мальчика или девочки политической книжки, беллетристики, но это чрезвычайно трудно, и пусть утешением для нас будет то, чего мы уже достигли.

Я уже говорил относительно большой помощи, которую мы в этой книжке для маленьких детей получаем также от этих фокусов с языком, и я сам большой друг этих фокусов с языком.

Когда ты говоришь с маленьким ребенком — в известном разрезе это верно и для более взрослого, может быть, мне удастся и этого коснуться, — повторяю, когда ты говоришь с маленьким ребенком, ты должен его заинтересовать, глубочайшим образом заинтересовать. Ведь даем же мы самому маленькому грудному ребенку блестящую или ярко окрашенную и гремучую вещицу, а не первую попавшуюся реалистическую вещь, потому что первая попавшаяся вещь не поднимет в нем интереса, не поднимет тонуса его жизни, не выведет его из обычного состояния, не заставит сосредоточиться на чем-то ярком. И вот я считаю, что, когда вы хотите говорить с маленьким ребенком дошкольного возраста, вы обязаны заинтересовать его яркостью вашей фабулы. Ведь мы не порицаем наших прекрасных иллюстраторов, сделавших очень много для нашей детской книги, что они не занимаются фото-монтажем, что лучше ту же курицу или петушка просто сфотографировать и дать в виде фотографии. Это есть реалистическое воспроизведение, но каждому приходит в голову, что это для ребенка бледно, это тускло, это его не заинтересует; нужно больше красок, больше упрощенности линий, нужно, чтобы это его как-то захватывало. То же самое и в том лаконическом тексте, который мы даем ребенку. Мы не можем расписывать и сочинять больших томов, мы не можем требовать, чтобы он прочел две-три строчки подряд на одну тему. Мы должны быть чрезвычайно лаконичны, он даже сам не читает, ему читают или он читает по буквам, и для того, чтобы ему прочесть четыре строчки, ему надо затратить так много труда, как мне, например, прочесть целый том. И нужно, чтобы в этих четырех строчках было что-то яркое и выразительное. Так вот по поводу жонглирования словами — в чем заключается здесь новизна? В попытке, очень талантливой и нужной попытке занять у самого ребенка из его собственного словотворчества то, что ему действительно нравится, изучить, чем интересуется ребенок в области слова, и на основании этого художественного и педологического изыскания строить художественное произведение. Это будет язык для детей. Создан он или нет? Создан, и сколько бы ни говорили наши молодые товарищи, но Чуковский… сделался настоящим любимцем миллионов детей, и если бы мы ему не мешали, он завоевал бы еще больше. Это не подлежит никакому сомнению, а поэтому у него нужно учиться… нам нужно знать, как говорит и понимает крестьянский ребенок, как говорит и понимает какой-нибудь уральский и пролетарский ребенок, который думает несколько иначе, чем другие, имеет свои слова, свои образы. Нам нужно изучить освобождение ребенка от детского языка и приобретение им [ребенком] языка взрослого.